– Вы тут и подохнете! – Лучше сдохнуть человеком, чем жить крысой, – отрезал Горелов. И повернулся спиной к Михасю. Того аж заусило. Ах ты… да ты ж… да я ж тебе… Выстрел хлопнул негромко. Капитан упал на землю, перекатился – и почти рыбкой нырнул в дверь станции. Михась шлепнулся с седла, как мешок навоза. Снайпер не промахнулся. Капитан ему так и сказал – следи. Это ж «счастливчики», твари без совести и чести, если в спину не выстрелят – удивлюсь. Удивляться ему не пришлось. Пришлось стрелять… Много. Недолго. Никон, озверев от злости, приказал брать негодяев живыми, и кавалерия помчалась на штурм двух домишек. Кавалерийская лава. Это страшно. Это когда всадники с саблями наголо летят прямо на тебя, и кажется, вот сейчас тебя стопчут… и все. Конец… Это не просто жутко, это более чем кошмарно. Кто послабее духом, от такой картины и вовсе бежать кидается[19]. Но если бежать некуда – остается только стрелять. До последнего. Не до победного, просто – до последнего патрона. И последний во врага. Чего его для себя жалеть? Горелов знал, что долго им не продержаться. Знал… и в плен попадать не хотел. А потому сделал все, как и задумал. Их было всего два десятка. Точнее, девятнадцать храбрецов, которые остались защищать станцию. А до того заложили заряды везде, где могли. Нет императора? Пусть так. Но есть клятвы. Есть слово. Есть честь. И есть – Русина. Вот их ребята и защищали. Они стреляли пока могли. А потом озверевшие от жажды крови «счастливчики» долетели до станции. Никон с удовольствием наблюдал, как они выбивают щиты из окон, как лезут внутрь, как набегает с криком «УР-Р-Р-Р-РА-А-А-А-А!!!» пехота… Сам он в атаке не участвовал, потому и жив остался. Горелов отстреливался до последнего. А потом… ну кто сказал, что адские машинки могут делать только бомбисты и анархисты? Военные Русины с этим справлялись ничуть не хуже. Оставалось только ручку опустить вниз. ГРОХНУЛО. И Никон в полном шоке увидел, как встает на дыбы земля. А потом она оказалась как-то подозрительно близко – не усидел атаман на коне. Хорошо еще, не затоптали. Взрыв был такой мощности, что с лица земли стерло оба здания. Стерло пару сотен «счастливчиков» и вдвое больше поранило: Горелов приказал начинить взрывчатку поражающими элементами вроде гаек, гвоздей и прочего железного хлама, который в изобилии могла предоставить железная дорога. По железнодорожным путям передвигаться не осталось никакой возможности. Они были разнесены буквально в хлам. Восстанавливать их не одну неделю. Когда Никон смог оценить обстановку… ругался он долго и изобретательно. А что толку? Безумный размен. Два десятка безумцев – и три сотни человек. Две сотни сразу, остальные помрут от заражения крови, станут непригодны к строевой… А еще кони, оружие, время, силы… Никону захотелось завыть. Такое поражение! Такой разгром! Да если кто узнает… и ведь узнают! Захотелось фугануть в воронку еще пару бомб, чтобы и следа этих подонков на земле не осталось. Никакого. Но вместо этого… Будь Никон обычной мразью, люди за ним не шли бы. Так что ему даже пересиливать себя не потребовалось. Он отлично знал, как поступить правильно. Ни хорошо. Ни плохо. Именно, что правильно. – Мы остановимся здесь на сутки. Надо оценить обстановку, похоронить мертвых, подлечить раненых… да, и найдите где-нибудь камень побольше. – Камень? – удивился податаман Белинский. – Его, – кивнул Никон. – Поставим – и надпись выбьем. Чтобы не забывали. Как он сказал – капитан Горелов? И, надо полагать, его взвод. Белинский аж рот открыл. – А… – Сам бы убил. Своими б руками! Но достойного врага надо уважать. Крыть было нечем. Камень, конечно, не нашли. Но Никон решил эту проблему. Развороченный взрывом вагон – тоже отличный памятник. А внутри, там, куда не добираются ни дожди, ни грозы, он лично дописал красной краской: «Здесь лежит взвод капитана Горелова. Они разменяли девятнадцать человек на двести жизней противника». И расписался. Настоящее мужество стоит уважать. Никон этого не знал, но надпись сохранится на века. И спустя несколько столетий ее будут показывать детям. И показывать, и рассказывать… Именно в эту секунду, проявив уважение к врагу, он обрел бессмертие. * * * – Так-то, атаман. А то б и мы с тобой там полегли… Федот со значением посмотрел на Паницкого. Кто бы сейчас узнал блестящего податамана? Сложно, знаете ли, выгребать дерьмо в алой рубахе, в сапогах со скрипом, да и завитый чуб там ни к чему. А вот простая рубаха, холщовые штаны, навроде крестьянских, и да, лапти… но лапти-то не жалко! Хоть бы и провоняли, и плескануло на них ненароком… лыка много! А вот хорошие сапоги поди достань… Роман задумчиво кивнул: – Могли бы… Он уже подозревал, что Никон оказал ему услугу, разжаловав в золотари. Конечно, дерьмо есть дерьмо и ничего привлекательного в выгребных ямах не обнаружено (про селитру Роман не знал), но если тебя пристрелят – тоже хорошего мало. Федот-то прав, лучше постоять в сторонке и выжить. Вот эти сумасшедшие на станции взяли да и сложили головы. А ведь могли бы жить да жить. Чего им стоило договориться со Счастливым? Ну, сдались бы… Может, их бы даже отпустили. Могли… Гордость, честь… тьфу! Тоже мне, торы нашлись благородные! Выживать надо, понимаете, вы-жи-вать! Кого тут защищать? Никона? Императора? Императрицу? Хормель? Ага, поищите дураков в зеркале! Роман свою жизнь класть на алтарь Освобождения решительно отказывался. Да и ребята его, и Федот были того же мнения. Пусть идиоты помирают за красивые лозунги, а им пожить охота. И хорошо пожить! Вот уже несколько недель они пытались определить, где в обозе лежит Никонова казна. Должна ж она быть? Или хотя бы что полегче и поценнее… пара мешков с серебром, золотом… ну что-то же быть должно? Или хабар какой нужный… Пока подозрения пали на четыре телеги, которые охраняли особенно тщательно. Но надо было еще все проверить и осмотреть. Второго шанса у них точно не будет. Лионесс Чего не ожидала ее величество Элоиза… Ох, не ожидала – увидеть на своем столе конверт, запечатанный соколом.