Всякое бывало. И болезнь людей выкашивала, и в город дети подавались, так что случалось, старики оставались одни. Вот в таких случаях и разрешал староста подселение молодым семьям. Свою выгоду получали обе стороны. За стариками ухаживали, приглядывали и без куска хлеба в старости не оставляли, староста следил. А и то сказать, не зарекайся. Мало ли что у тебя в старости будет? А молодые получали крышу над головой и более-менее обработанные поля. Так и тянулось год за годом. – Поговори. Если он твоему отцу сразу не расскажет… Мих сопнул носом еще раз. – Ладно. Подумаю… уж поверь, без крыши над головой не останемся, найду куда жену привести. Я и не сомневалась. От Миха тянуло травянистыми тонами уверенности, решительности. Он взрослел на глазах… Мой… Надежный, уверенный, спокойный, любимый… мой! И я со вздохом прильнула к твердому плечу, купаясь в его любви и даря свою в ответ. Как же хорошо… * * * Теперь мы встречались на бегу. Урывками, тайно… Мих обрадовал, что холоп обещался приехать через два месяца. Надо было просто продержаться это время. Я и держалась. Недооценила родителей. Кусочек пергамента лежал на своем обычном месте. Три черточки, на третьей, ближе к началу, точка. Рано утром… * * * Утро в лесу. Какое оно – это утро? Загадочное. Приоткроешь дверь – и выскальзываешь в колдовской мир. Серый, паутинный, пока еще полусонный, чуть заметно поблескивающий капельками росы. Туман клубится меж древесных стволов, обвивает их прихотливыми завитками, льнет, словно верный пес к ногам. Трава еще не шуршит – она мокрая, она упруго пригибается под ногами и кажется почти черной. До поры. Пока не проснется солнце. И как же разительно изменится картина леса! Роса вспыхивает миллионами, мириадами радужных огней, она повсюду, на деревьях, на траве, на паутине – и туман сам собой исчезает, растворяется, не выдержав столь ослепительной красоты. И каждое дерево, каждый куст сияют бриллиантами, а солнце еще даже не проснулось. Оно только-только выбирается из-за горизонта, недовольно почесывая сосновыми стволами толстенькое брюшко, оно еще примеряется рассияться… Минута между тьмой и светом, между ночью и утром… недолгий момент, но такой драгоценный! Рано утром, скользя по росе и поеживаясь от заползающих под одежду плетей тумана, я спешила к ручью. Зря. На берегу, на нашем месте, сидел отец. Пересыпал из горсти в горсть песок, смотрел грустно и укоризненно. Я сначала застыла на месте, а потом махнула рукой и подошла. Все равно ведь… Если отец здесь – значит все им известно. И ему с мамой, и родителям Миха, наверное. Да? Это я и спросила. – Нет, только нам. – А откуда? – Мама заподозрила, – усмехнулся отец, – она тебя хорошо знает… То есть? – Ты просто так никогда не смиришься. Если молчишь – значит нашла обходной путь, знаю я тебя. Я фыркнула. – Знаешь, пап. Кому, как не вам, и знать? – Ты ведь не успокоишься. И мальчик твой тоже не успокоится. Я развела руками: – Пап, мы взрослые. Неужели мы не можем сами решать, кого любить, с кем жить? – Решать можно, если знаешь обо всех последствиях своего решения. А ты о них и не догадываешься. – Так, может, стоит мне рассказать? – Я подумаю. А теперь – иди домой. Я даже не шевельнулась, хотя было холодно и неуютно. – Мы все равно будем вместе. – Может, и так. Но сейчас учти – если поймаю, всю шкуру со спины спущу. Я удивленно распахнула глаза. Папа нас почти никогда не бил. Несколько раз, да, но переживал сильнее нас с Корсом. А тут вдруг… – За что? Просто за встречу с любимым? Папа! – Шани, ты не знаешь, чем рискуешь. Не знаю! И кто в этом виноват? – Так расскажите! – Иди. Домой. Я посмотрела на графитовые облака, которые клубились вокруг отца, и поняла, что ничего-то тут не получится. Вот в эту минуту – не получится. – Мих… придет? – А вот это не твое дело. Мне оставалось только скрипнуть зубами, развернуться и отправиться домой. Чтобы наткнуться дома на мамин взгляд. Грустный, укоризненный… Не подействовало! Вот ни разу! Я встретила мамин взгляд, не отводя глаз. И неизвестно, чем бы кончилось наше противостояние, но проснулся, загремел пятками по половицам Корс, и мы одновременно отвернулись. – Доброе утро! И улыбка. Широкая, спокойная улыбка счастливого ребенка. Я и сама недавно так улыбалась. Но… Почему со мной так поступают? Что происходит? Внутри зрела, росла гадюка протеста, свивала холодные чешуйчатые кольца. Недалек тот день, когда она зашипит и ужалит.