* * * Куда-то пропадают эмоции, уходит испуг, мир становится пронзительно ясным и четким. И такими же становятся мои мысли. Словно я смотрю на происходящее через толстую пластину льда. И стена, и холод одновременно. Я не хочу никого убивать. Не собираюсь наносить вред людям, я вообще не хочу на них воздействовать. Что-то изменять, что-то говорить… к чему? Когда человек в истерике, он тебя все равно не услышит. Спорить с безумцем бесполезно. Просто дайте мне пройти. Как убрать человека со своего пути, ничего ему не объясняя? Я ведь не могу драться, мне остается только одно. Усыпить. Тебе больно, тебе страшно, тебе не хочется умирать, такой беды не может случиться именно с тобой… Нет, не может. Это все сон, только сон. Ты спишь, и кажется тебе, что ты заболел, что заперт в городе, из которого нет выхода, это просто кошмар приснился, не думай о нем, а я спою тебе, и сон будет хорошим… И мои губы сами собой произносят детскую колыбельную, которую мне пела мама. Сейчас ее слышат все, кто оказался в шлейфе моей силы. На порог приходит вечер, детям спать пора. Спи, моя малышка Шани, сладко до утра. Спи, и пусть тебе приснятся лишь цветные сны, Спи, как семечко в долине спит и ждет весны… Я тихо мурлычу и иду вперед. И словно подкошенные валятся на пол люди. Я точно знаю, сколько их, я, словно морское чудовище из папиных сказок, распустила щупальца во все стороны, ловчую сеть, в которой запутываются люди. Я шепчу им: Шепчет дождик за окном, шепчет в небе ветер. Спи, родная, засыпай, встанешь на рассвете… Мягко опускается на пол Орас. Ирш Галикст царапает себя ножом, зажатым в руке. Кровь медленно течет на пол, но ранка небольшая. Не надо хвататься за оружие, раз не умеешь с ним обращаться. Карна с дочерью на руках. Обе закрывают глаза, сворачиваются клубочками на кровати. Я не вижу их и в то же время знаю, что они неподалеку, в комнате. Чувствую. У них те же язвочки, и мне безумно жалко женщину, жалко ребенка… Завтра новый день начнется, солнце в небе улыбнется, Ветерок к щеке твоей нежно прикоснется… Все спят. Корс крепко держится за мою руку, но молчит. Он понимает: одно слово здесь и сейчас – и я собьюсь. Я ничего не смогу сделать. Это – смерть. И брат молчит, сжимая мою руку так, что хрустят кости. Ему страшно. Мне – нет. Я не испытываю страха, я всего лишь сон, всего лишь – песня. И моя сила летит по постоялому двору, укутывая всех теплым одеялом. Я ничего не делаю, я просто шепчу людям, что все происходящее им только снится. А чтобы проснуться и позабыть этот ужас – надо уснуть. Закрыть глаза и уснуть, прямо там, где стоишь. И скоро проснешься. И все будет хорошо. Это помогает. Люди спят, а я медленно иду через улицу. Обычно шлейф несут за спиной, а у меня наоборот. Покрывало сна стелется передо мной, окутывает улицу, убаюкивает людей… Мне не тяжело, мне не больно и не страшно. Когда люди сопротивляются, когда надо ломать их волю, все намного тяжелее дается. А здесь и сейчас они сами хотят обо всем забыть. Не верить, не думать, переложить свои беды на чужие плечи – на мои, хотя бы на мои. И поверить, что это лишь сон. Страшный сон. Люди помогают мне сами. И – засыпают, один за другим. Я перехожу дорогу и касаюсь ворот «Золотой пчелы». Почему – сюда? Ответ прост. Мне нужно жилье, мне нужна еда и одежда, мне нужен кто-то, кто увезет нас с Корсом. В «Зеленой пчеле» Ленер, который сделает все, чтобы нам помешать, значит, надо поискать кого-то другого. В другом постоялом дворе, к примеру. Это первое. И второе – здесь остановился кто-то знатный, я видела кареты из окна. Я смогу воздействовать на человека своим даром, я знаю, здесь и сейчас мне плевать на все! Я воспользуюсь своим даром, чтобы нас увезли из Астора. Потом уйду, заставлю нас забыть, потом извинюсь и сотру все воспоминания. Мне ведь не нужны деньги, мне ничего не нужно, я просто хочу уехать отсюда вместе с братом. Здесь и сейчас от меня зависит Корс. И я его не подведу. Можно добраться до Дилайны, оставить письмо родителям, подстраховаться, чтобы оно досталось только им… я еще придумаю, как это сделать. Но пока – пусть нас увезут. Как слуг, как любовников, как родственников, главное – уехать из Астора, а там уж разберемся. Это простонародье можно и помурыжить, а знатных господ задерживать не станут. К ним другое отношение, другое обращение, другой подход. Мне того и надо. И я не ошибаюсь. Во дворе стоят три кареты. Одна из них украшена намного сильнее. Вся раззолоченная, аж глазам больно, дверца приоткрыта, виднеется кремовая бархатная обивка сидений. Наверняка безумно дорогая. Герб на дверце мне незнаком. Я могу сказать о другом – это графская карета. Сосновые ветви – граф. Были бы дубовые в орнаменте герба – барон, а рябина – герцог. Почему так повелось? Не знаю. В геральдике я не разбираюсь, разве что слово мне известно. Не было в нашей деревне геральдической коллегии. Сам герб мне, впрочем, нравится. На синем фоне белый птичий росчерк. Над птицей – злая алая звезда. Так и не понять, то ли птица летит к ней, то ли от нее, сама птица тоже не прорисована. Что это такое? Чайка? Орел? Сокол? Неизвестно. Белая птица в синем небе, под алой безумной звездой. И сосновые ветви, окаймляющие гербовой щит. Итак – граф. Сила все еще внутри меня. Она клокочет, она бурлит, требует выхода, и последним усилием я выплескиваю ее на здание постоялого двора. Хватает только на первый этаж. Ноги подкашиваются, если бы не Корс, я бы так и ляпнулась задом в пыль, но братик начинает пихать меня так, словно я навозный шарик, а он – жук-навозник. – Шани! Держись! Это помогает. Постепенно я прихожу в себя. Вытираю со лба пот, прикидываю, на что я еще способна, и выходит, что на многое. Тогда, с Рианой, я сильнее выложилась. Я получаю новый урок. Если человек желает поддаться воздействию, все проходит намного легче. А еще я никого не убивала. Я просто усыпила людей, но живы они останутся. Может быть, кто-то из них не проснется, но это не по моей вине. Я просто приказала им спать, а что там, как там, где они уснут… Мне безразлично. Те, кто заболел, уже обречены. Пока еще держимся мы с Корсом, но почему? Одно предположение у меня есть, но оно звучит жутко. Страшно оно звучит. Приговором. Мне откровенно не хочется в него верить, не желаю даже думать об этом. А думается. Я не почувствовала бы ничего вчера, будь болезнь обычной.