– Вечер добрый. – И тебе здравствовать, дочь моя, – мягко произнес сидящий в кресле поп. Этот был симпатичнее: седенький, благообразный, с голубыми глазками и постным выражением. Обычно таким батюшкам говорят что-то вроде «Благослови, Владыко…». Аж самой захотелось. Пропало желание после первого же взгляда на его ауру. Религиозность там и не ночевала. У Рокина и то ее больше было. А у попа в ауре не было ни малейшего оттенка белого или золотого. Так что нечего здесь соплёй растекаться. Не тот кадр, чтобы с ним откровенничать. Мало того, общение с вампирами, а может, и память Даниэля заставили меня встряхнуться. «Это же площадка для спектакля», – шепнула в глубине души женщина со звериными глазами. Почему я так считаю? А вот так вот. Есть причины. Комната – обычный рабочий кабинет. Стол, кресло рядом с окном. У противоположной стены – еще два кресла и журнальный столик. Окно – большое. В углу – иконы. У другой стены – книжные полки. Какая-то литература, книги через одну с крестиками на корешках. То бишь на религиозные темы. Кабинет хорош как рабочее место. Но сейчас мне видно, что это лишь декорация для спектакля. Поверить в искренность происходящего мешают несколько причин. Лезут в глаза, виляют хвостиками и корчат рожи, как те бесы из проповеди. Видимо, тоже требуют молитвы и поста. Первое. Поп сидит в кресле, напротив него – еще одно кресло, даже на вид очень мягкое и удобное. Но я наметанным взглядом художницы понимаю: любой, кто сядет в него, окажется ниже попа чуть ли не на голову. В таком положении человек более уязвим. Да и не встанешь из креслица слишком просто. Придется опираться на подлокотники, поневоле будешь выглядеть смешно. И поймешь это. А где смущение, там дестабилизация. На выбитого из колеи человека проще надавить. Так вот. Второе. Почему он сидит – здесь и так? Устал и присел поразмышлять о судьбах мира? Возможно. Только вот место странное. Отсюда даже в окно не посмотришь – оно как раз за спиной у попа, и в него льется мягкий вечерний свет. Объяснять надо? Лицо попа – в тени, лицо любого собеседника – на виду. Ничего не скроешь, никакой эмоции. А кресло, стоящее за столом, не менее удобно, чем этот стул. И отодвинуть его можно. Не проблема. Вот чего его сюда отдыхать понесло? Неудобно же! Третье. У попа в руках ничего не было – ни бумаг, ни четок… Сидите вы за столом, думаете о чем-то, потом, пребывая мыслями в горних высях, встали из-за стола, прошлись по комнате – и даже четки с собой не взяли? Вон, я их даже отсюда вижу. Лежат на краю стола, поблескивают янтарем. Ой, недешевенькая игрушка. Мне и отсюда видно, что янтарь натуральный, характерный такой… Действительно нахалы. Хотя если бы они знали меня чуть получше, так убого бы площадку не готовили. Считают меня соплюхой и недооценивают? Похоже на то. Как бы мне теперь повести себя? Показать опасной? Нарвешься. Пусть лучше недооценивают. Современная дуреха, повернутая на поп-культуре, немного хамка, не слишком образованная, типичная внучка торгаша. Хотя если кто деда назовет торгашом… ой, не завидую я этому герою-камикадзе. В лучшем случае зубы станет собирать по кабинету. В худшем – собирать нахала будут в реанимации. Сыграть им, что ли, хамоватую студентку? А, можно. Поверят ли? Не знаю. Но пробовать надо. Лучше так, чем показать себя слишком умной. «Пор-р-р-р-рвем игр-р-ру на тр-р-р-р-р-ряпки?» – предложил зверь-из-зеркала. И я внутренне улыбнулась. – Хорошо, и вам не хворать. Я без приглашения обошла комнату и уселась на стол, подвинув в сторону кучу несомненно важных бумаг. Парочка спланировала на пол. За ними с грохотом упали четки. Ой! Я не нарочно, правда-правда! Но вышло здорово. Поп оказался повернут ко мне спиной, Рокин соляным столбиком застыл у двери. – Поговорим, падре? – Дочь моя, вы неправильно употребляете это слово. У нас в России падре нету. Это слово обозначает католического священника… Поп неторопливо встал из кресла и прошелся по комнате. – Да, я знаю. Но и пудель, и бульдог, и дворняжка – это собаки. Как собаку ни назови, она кошкой не станет. – Хорошо ли сравнивать святых отцов с собаками? – Вы же сами себя с ними сравниваете. Как там… пастыри, да? Пастушьи собаки вокруг стада? Разве нет? – Разумеется, нет. Не соглашаешься? Пытаешься отобрать инициативу? Что ж, попробуй! – Ну да это и неважно. Рокин пригласил меня и сказал, что вы тоже видите ауры. Это так? – Дочь моя, не могли бы вы слезть с моего стола? – Вы же не можете иметь детей? Да и моего отца давно похоронили, – я и не подумала выполнить просьбу. – Так мы поговорим про ауры? В голубеньких глазах плескалось возмущение. Ага, допекаем помаленьку. – Что именно вы хотите узнать про них? – Юлия Евгеньевна. А вы? – Можете называть меня отец Алексий. – Отлично. Дядя Леша. Вы тоже видите ауры? – Иногда. – Это как? – Когда соблюдаю пост и молюсь. Мне это резко не понравилось. У него аура как прогнивший баклажан! Как ему могут помочь посты и молитвы? Или даже они не помогают хоть чуть-чуть просветлеть? – А просто так? Если смотреть как бы боковым зрением? – Чтобы видеть душу человеческую, нужно свою очистить от мирского, – наставительно произнес поп. – Если человек грешен, если его отягощают недобрые помыслы или деяния… Все. Мое желание говорить сдулось, как лопнувший шарик. С такой аурой, как у него, он еще и пытается мне о каком-то очищении говорить? Лицемер! И, похоже, меня сюда затащили не для разговора, а для мя-агонькой такой проработки мозгов. Увольте. Я лучше буду совершать ошибки, но пользоваться своей головой. – Простите, ребята, мне пора. А вы оставайтесь. Поговорите об очищении… очень советую ведерную клизму. С перцем. Прочистит до самых глубин души. Я спрыгнула со стола и направилась к дверям. – Почему вы так негативно настроены, Юлия Евгеньевна? Мы не сделали вам зла, а вы вот так… хамите, оскорбляете… – Мне надо дождаться, пока вы мне сделаете гадость, и только потом нахамить? Лучше я потом буду молча пинать, – вежливо ответила я. – Прощайте. – До свидания, Юлия Евгеньевна, – пропел поп с явной угрозой. – Юля… – это Рокин, растерянно. Я фыркнула. – У вас такая аура, любезнейший, что тошнит. Тухлая вся, как кусок говяжьего мяса после пятикратной разморозки. Ваш же журнал пишет, что цвета веры – белый, золотой, в крайнем случае голубой. У вас даже зеленого нет – сплошной красно-коричневый, черные и серые пятна. Тухло-желтый. Грязно-лиловый. И говорить нам с вами не о чем. Вы мерзость. И на совести у вас – мертвые люди. И бог вам их не простил. Не стоило так резко, но уж больно я разозлилась. А, пошли они к черту. И я пойду. К вампиру в гости. Я не успела пройти и трех шагов к дверям, когда меня остановил властный холодный голос. – Стойте, Юлия Евгеньевна Леоверенская! Я резко развернулась назад. Так не просят. Так приказывают тому, в ком уверены. И знают: этот человек будет повиноваться безоговорочно. Но – я?! Приказывать – мне?! Да как эта мразь смеет?! В этот раз мы взревели в три голоса – с женщиной-со-звериными-глазами и зверем-из-зеркала. – Какого чер-р-р-рта?! Поп сбросил маску добренького, и голубые глаза стали напоминать кусочки грязного льда на луже. Хоть небо и отражается, да только грязь наружу лезет. – Не хотите сотрудничать с нами по доброй воле?! В его ауре закручивалась темно-багровая муть. Выглядело это откровенно мерзко. Я попыталась хоть как-то достучаться. Докричаться. Ведь не могут же они оба не понимать, что здесь происходит? Не могут. Рокин не подонок. И аура у него хорошая. Так почему он стоит и ничего не делает? Не пытается что-то сказать, как-то сгладить ситуацию? Не понимаю. – Рокин, это и есть ваше «поговорите, узнаете что-нибудь новое…»? Вы осознаете, что сами стали подлецом и предателем? Лицо Рокина было абсолютно спокойно. – Юля, отец Алексей не причинит вам никакого вреда. Просто поможет преодолеть негативный настрой по отношению к церкви. Ах, вот как это теперь называется? – Путем промывания мозгов? Грязно играете, господа святоши! – Это не промывание мозгов, Юлия Евгеньевна Леоверенская. Вы добровольно будете помогать нам. В душе каждый человек глубоко верующий. Надо просто помочь ему освободить эту веру от напластований зла и жизненной грязи… А чего это он меня по полному имени зовет? Я плюнула на слова – и так ясно, что добра он мне не сделает, – и сосредоточилась на том, что вижу. Аура мерзавца в рясе клубилась багровыми коричневыми и черными тонами. Выглядело это так, словно протухшее мясо размешивали в блендере. Но выворачиваться наизнанку было некогда. Потому что от него словно отпочковывались ложноножки и явно ползли ко мне с недружественными намерениями. И мне вовсе не хотелось подпускать это ближе к себе. Или даже в свою ауру. Кто знает, чего можно нахвататься от этого попа. Сифилис лечат антибиотиками, а такую грязь в ауре? «Доместоса» с хлором будет маловато, это точно. – Пусти меня, – тихо шепнул в глубине души зверь с человеческими глазами. – Ты только представь, что зеркало разбивается – и я вырываюсь на свободу. Мы его порвем на тряпки, ты справишься, ты сильнее его… И я не думая приняла предложение. Лучше проходить весь остаток жизни с хвостом и рогами, чем самой стать такой же, как эта мразь. Треснула рама, и запели, осыпаясь бриллиантовым дождем, осколки стекла. А я вдруг почувствовала нахлынувшую волну ярости. Алое пламя захлестнуло меня и повлекло за собой, в море расплавленного вулканического огня. Я горела – и радовалась этому огню. – У тебя есть последний шанс, – я и сама не подозревала, что способна так говорить – на несколько тонов ниже, с рычанием зверя и рокотом готовой сорваться лавины. – Пр-р-рекрати это – и останешься жить. Целым и даже р-р-разумным. Может быть… – Батюшка! – вскрикнул Рокин, почему-то не решаясь подойти ко мне.