Да, там они и были. Бояре, ближники, даже Милославские вылезли, как только опасность миновала. И Иван кинулся к царевне: – Племянница… Софью так и потянуло повторить подвиг. То есть – камчой бы ему по наглой морде, и посильнее, и пожестче. Нельзя… Здесь и сейчас другая драка будет, не руками. Словами придется. – Почему царицу одну бросили? – волчицей зарычала девушка. – Народ шумит, бунтует, а на крыльцо только Ордин-Нащокин вышел? Только он один не предал? Милославский отшатнулся, упал на колени. – Не вели казнить, государыня! Софью вдруг посетило чувство дежавю. Хоть и не похож был Иван на обаятельного Жоржа! Ей-ей, еще минута – и она бы себя почувствовала Буншей. «Ты что же, сукин сын, самозванец, делаешь? Казенное добро разбазариваешь?» И это помогло ей взять себя в руки. Шла сюда – кипела от гнева, боялась рот открыть – такого бы наговорила, что держись. А сейчас заулыбалась. Чуть отпустило. – Значит, так, бояре. Пока мой брат не вернется – я никому бунтовать не дам. Кто из вас Хованскому споспешествовал, я еще разберусь. Одно обещаю твердо – невинные не пострадают. Ежели кто мне захочет на виновников намекнуть – выслушаю. Кто недруга своего огульно оговорит – казню. И ежели думаете, что я не разберусь… думайте… Государя похоронят, как и положено, в Архангельском соборе. А сейчас все вон отсюда. Пока во всем не разберусь, дворца никому не покидать. А ежели уйдет кто – посчитаю изменником и казню сегодня же. Бояре чуть поворчали, но комнату очистили. Поняли, что сейчас сила не на их стороне. Да и то сказать – если б полыхнуло… Не один ведь раз уже вспыхивало, хорошо всем были памятны последних лет бунты, один Медный чего стоил… Софья подошла к телу отца. Посмотрела грустно. Духовник молился рядом. – Государыня? Софья сделала жест рукой. Мол, не обращай на меня внимания. А сама – смотрела. Как же люди меняются после смерти. Вот он жил, говорил, двигался… а сейчас его – нет. Вообще. И нигде не будет. Но она – есть. И она обязана дождаться брата. Софья перекрестилась, опустилась на колени у тела отца. И вдруг ей пришла в голову простая мысль. Именно сейчас она… может… Может стать императрицей. У нее есть войска, есть верные люди, есть… да много чего есть. Она может и захватить власть, и удержать ее… И править долго. Почти как Елизавета Английская. Братья и сестры ей не помеха. Алексей? Даже если он и вернется… да кто сказал, что на него нет ни яда, ни клинка? Милославские ее поддержат, Стрешневы, Морозовы, да много кто – всех перечислять до завтра достанет. Она может и сесть, и удержаться, и править. Власть. А… зачем? Софья чуть улыбнулась, произнося слова молитвы. Губы действовали сами, независимо от разума. Вот для чего ей эта власть? Власть одинокая, несчастная и ненужная, по большому-то счету? Чтобы жить, как захочется? Так она жить в любом случае не сможет. Над царем столько всего властно – даже Елизавета так и осталась королевой-девственницей, зная, что замужество лишит ее если и не всех прав, то очень многого. Чтобы править? Власть ради власти? Бесплодная власть? Наверное, кто-то скажет, что это наслаждение. Управлять чужими судьбами, чувствовать себя Богом… Как же это жалко… Софья усмехнулась еще раз. Власть ради самой власти бесплодна, как бриллианты в пустыне. Они там просто не нужны. Там другая ценность – вода. А для нее… Она никогда не зарабатывала деньги ради денег, не искала власти ради власти. Она всегда старалась ради чего-то еще. В девяностые – это был азарт, веселье схватки, игра ума, состязание, победа. Но мало того – она боролась за достойную жизнь для своей семьи. Боролась вместе с мужем. Это – иное. Сейчас же… она делала все, чтобы не оказаться в клетке. Воспитывала брата, строила, учила, искала, развивала… но ведь не ради пустой власти? Нет. Ради родных и любимых. Тех, кто таковыми стал за эти годы. Ей один шаг до власти. И эта власть ей просто не нужна. Софья договорила молитву, перекрестилась и поднялась с колен. – Делайте, что должно. – Похороны… – Я все устрою. Софья еще не знала как, но она наведет тут порядок. Все двери перекрыты людьми Гордона и Володыевского, змея не проскользнет – и не выскользнет. А значит, стоит начать с допроса господина Хованского. Хоть узнать, кого еще хватать. * * * Есть ли в Кремле пыточная? Обижаете! Если есть Кремль – есть и пыточная. Факт. В данном случае она была в подвале Тайницкой башни. Вот там и приняли Ивана Хованского с распростертыми объятиями. Туда и заявилась Софья. Палачи… ошалели. Дьячки, которые записывали показания, – тоже. Да и стражники… Своим поступком царевна растоптала все существующие нормы поведения и правила приличия. Но сейчас ей это было безразлично. – Что с Хованским? Палач повел головой в сторону – и Софья увидела. Висит, голубчик, пыточная – так получилось – освещена не слишком хорошо, но на дыбу его уже вздернули, хоть пока и не растянули. Ну да всему свое время. – Готов супостат, государыня, – пискнул один из писцов. Софья удовлетворенно кивнула. Не была она кровожадной, но сколько этот скот наделал, а сколько еще хотел… да его бы на клочья рвать! Медленно! – Занимайтесь. Чтобы все рассказал, от и до. Да не сдох раньше времени. – Исполним, государыня, – прогудел один из палачей – здоровущий, косая сажень в плечах, мужик. – Приказ бы нам… – За приказом дело не станет. Софья самолично присела к столу, повертела в пальцах корявое гусиное перо и быстро набросала пару строчек на пергаменте. Подписала, капнула сверху воском и приложила свой перстень. – Делайте что потребно. Мне нужно знать, кто убил моего отца, кто подбил его на бунт, кто участвовал вместе с ним… – Да, государыня царевна. – Как узнаете – сразу же мне все несите. Я брату отпишу. – Дык… ночь ведь, государыня… – А хоть бы и глухой ночью, – усмехнулась Софья. Хованский что-то мычал сквозь кляп. Софья не поленилась, встала, подошла к нему. М-да, то еще зрелище, морда опухла, один глаз закрыт, второй едва открыть можно – и будет ему еще веселее, это точно. – Что, князь, допрыгался? Советую рассказывать все, как есть, не упрямиться. Моего отца убили, меня убить пытались… так что пощады тебе не будет. Расскажешь все как есть – пойдешь на плаху неизломанный. Солжешь – и до костра своими ногами не дойдешь. А лучше – до кола. Подыхать ты у меня до-олго будешь. И мучительно. И род твой пресеку. Весь. Она не лгала, ни капли не лгала. И, судя по лицу Тараруя, он понял. Не испугался бы Иван Хованский просто так. Но вот несоответствие формы и содержания… Царевна ведь! Ей бы по садику гулять с цветами диковинными, яблочки кушать с золотого блюдца да шелками шить, а она? Таких и в древности-то единицы встречались, а уж сейчас! Темные глаза царевны в полумраке светились красными огоньками. Конечно, это отражался огонь жаровни, на которой калились инструменты, но Хованский сейчас этого не понимал. И чудилось ему в полумраке, что не царевна то, а нечистая сила, от коей не спастись. И потел он так, что от вони ничего не спасало. Страшно. Софья молча развернулась и пошла к выходу. За ней неотступно следовало двое девушек и два охранника. Мало ли кто? Мало ли что? Софье предстояло многое переделать. Узнать, что толпа уже разошлась, и отправить соглядатаев – пусть разведают, что и как. Кто был, кто бунтовал… эти полки потом расформируем и разошлем к чертовой матери! От Сибири до Крыма! Пусть на передовой искупают вину. Приказать Патрику Гордону занять Москву своим полком и патрулировать улицы. Переписать всех стрельцов, которые не предали. Из них отдельный полк создадим, им и на Москве дело найдется. Поставить Ежи Володыевского военным комендантом Кремля. Алексей Алексеевич вернется – тогда сам решит, что и как, а у нее доверия ни к кому нет. Где были охранники, жильцы, рынды и прочая шелупонь, когда тут бунт назревал? Под кроватями прятались?