— Уехать из дома? — И того нельзя. Род связкой силен. Если бы я после отцовской свадьбы.... Я же жил с отцом и матерью, мне рядом с мамой хорошо было, и теперь — уехать? Сразу ясно станет, что я против брака. А разногласия в семье — то, на чем играют. Ганц кивнул. Вот это коротенькое «мамой» сказало ему больше, чем многостраничные тома. Мама. Не мать, не матушка, не маменька, не родительница — мама. Майкел искренне любил свою мать. И в этом не лгал. Ах, слова. Великие предатели своих хозяев! — Поговорили мы тогда. Долго разговаривали. И решили... отец уж не в том возрасте, чтобы любовным утехам предаваться сутки напролет. Решили в охотничий домик уехать. Отец с супругой, ну и я сопровождать их буду. Привыкнуть, общий язык найти.... — А ваш отец не боялся, что вы его... слишком хорошо найдете? Майкел даже фыркнул. — Какая разница? Все бы в семье и осталось. А и ребенок случись — родная кровь. — Интересный подход. — Чего тут интересного? — окончательно отбросил всю вежливость мужчина. — Понятно же! Отец принцессу не любил, это для усиления рода. Надо бы на козе жениться — и козу бы в храм повел! В этом она память матушки не оскорбляла. А что мне тяжко — так то моя беда, а не семьи. Понимать надо! — Тоже понятно, — согласился Ганц. — Вы уехали. — Антонель должен был приехать через десять дней. С семьей. Стуан последним, у него какие-то дела были.... Очередная девка, наверное. — Ваш брат ходок? — Не то слово. Стуан от баб голову теряет, — окончательно разоткровенничался Майкел. — Кто ему штаны развязывает, тот и кошелек вытянет, и все остальное получит... Ганц смотрел и слушал очень внимательно. Но пока вранья не чувствовал. Наверное, Стоунбаг способствует. Замечательное место, в котором из века в век откровенничали люди. Вот и сейчас... откровенничают. Очень оно помогает. Словно сами камни здесь пропитаны искренностью... — Итак, вы приехали. . — Принцесса не в восторге была. Оно и понятно — отец. — Если бы на ней женились вы, было бы лучше. Наверняка. — Чтобы я? Ну — нет! — Майкел мотал головой совершенно искренне, хоть та и болела нещадно. — Ее высочество Джолиэтт — красавица. Майкел покачал головой снова. — Нет. Лучше уж гадюку в жены... — Даже так? — Да вы слушайте, как там все было. Мы приехали, и у отца вторая брачная ночь случилась. А я к себе Ликсу позвал. Хорошая девочка, добрая.... Мы тут приладились. И чем Мальдоная не шутит... Майкел ненадолго замолчал, словно представлял те события. Снова переживал их, видел перед глазами. — В ту ночь гроза собиралась. Прислугу мы с вечера отпустили, отец не любит, когда ему мешают. В домике у ворот двое слуг, но это далеко, там их не видно, не слышно... и им ничего не слышно. — А понадобись что? — Там колокольчик есть, шнур протянут. Позвонить — слуги сразу прибегут, а пока не зовут, пусть у себя сидят. Отец публичности не любил. — Так... — Ликса со мной, ее высочество с отцом. — Так.... — Я Ликсе привез ночную рубашку и пеньюар. — Что!? — не удержал возгласа Ганц. — Ну да. Она же не первый раз со мной была. И разговорились мы как-то... девочка она была неглупая. Честно призналась, что себя для мужа бы сберегла, а только семья... я ей денег тогда дал. Достаточно... — Семья ее сейчас не бедствует. — Знаю. Как-то слово за слово... родителей своих она любила без памяти. На все ради семьи шла.... А ты любил свою мать. И понял, что есть нечто общее между тобой и деревенской девчонкой. Да, и такое бывает. — Дикса как-то упомянула, что ей бы хотелось красивое белье. По-настоящему красивое... у кого платье, у кого украшения, а у нее, вот, было в мечтах именно такое. В деревне оно — что? Рубаха? А в городе все иначе. И я привез ей пеньюар из тех, что у куртизанок... мне это показалось забавным. Белый такой, весь... — Майкел показал руками нечто пышное. — Очень... провокационный. Ганц кивнул со знанием дела. Лилиан Иртон кое-что дарила на дни рождения его супруге. И он представлял, как это может спровоцировать. Ох как представлял! — А потом? — Потом мне захотелось пить. А вино мы уже все... Дикса решила сбегать на кухню. Не мне же идти было... Тоже верно. — Но если бы отец ее в таком виде заметил.... Мы дурачились, как дети, — лицо Майкела исказила гримаса боли. — Я выглянул за дверь, на мне и тряпки не было. Дикса выглянула... и побежала по коридору, босиком, чтобы не слышно было. — Ваши пок&г были у лестницы? — Нет. У лестницы были покои отца. Там домик небольшой... вот. -И? — Диксе чуть до лестницы оставалось. И тут открылась дверь отцовских покоев. Майкел опять замолчал. А как это — передать словами? Смесь веселья и азарта, которые владеют тобой? . Желание вина — и желание девушки. И улыбка в ее глазах, и светлые волосы на плечах, и белое облачко пеньюара, и бег по коридору, почти полет... И внезапно распахнувшуюся дверь. — Джолиэтт стояла в дверях. И лицо у нее было... страшное. — Чем? — Она смотрела так... не объяснить. Не описать. Как смерть увидела в глаза. — Даже так? — У нас на стенах оружие висело. Охотничий же домик. Прежде, чем я успел хоть слово сказать... Ликса обернулась на шум. Широко открытые голубые глаза, светлые волосы, улыбка — простите. Я не хотела шуметь... я виновата. И бешеная, безумная злоба, исказившая лицо Джолиэтт. И — кинжал. — Она его рванула со стены — я потом смотрел. Там кованые крюки вылетели. Кованые! -И? — И ударила. Мы даже сказать не успели ничего. Даже вздохнуть. А в груди у Диксы уже кинжал. И та оседает, запрокидывается... я сразу понял — насмерть. Ганц кивнул. Нечто такое он и подозревал. — А потом что?