Кольцо надевал, в губы целовал, обещал любить и беречь, заботиться и почитать… мать невесты утирала слезы. Дед Савва тоже. Мальчишка стоял, смотрел волчонком. Впрочем, Илью такие мелочи никогда не интересовали. Душевной тонкости в нем было, что в стенобитном таране. Когда они выходили из храма, еще один голубь сорвался в синеву небес. На этот раз капнуло на Маргошу. Да так неудачно, прямо на лицо… – Сволочь!!! – затопала ногами невеста. – Гадина летучая!!! Мать стирала ей с лица грязь, дед Савва пытался успокоить, а Илья смотрел на супругу и понимал, что наверное, совершил ошибку. Но почему? Он взял на себя ответственность за женщину, с которой спал. За ребенка, которого сделал. За… Почему у него на душе так гадко? Просто – почему!? И слышится где-то вдалеке серебристый женский смех, словно сотня хрустальных бокалов разбилась одновременно, и звенят они, и ранят осколками… Больно. Русина, поместье великого князя Гавриила Воронова Они пришли ночью. Скрипнула дверь, мелькнула полоска света. Гаврюша даже глаз не открыл. А с чего бы ему? Пил он последнее время по-черному, Мишель только головой качал. Пил князь зло, допился до белой горячки, сделался буен и опасен. Орал, что богиня… продажных девок такими словами не кроют, что наследница…, что все это освобождение… он свою часть работы сделал, а где его награда!? Где, понимаешь, народные толпы, которые пытаются вознести героя на пьедестал? Хотя бы на трон Русины? Нетушки ликующих масс! И перспектив нетути… Гаврюша хоть и был сволочью, хоть и думал только о себе и своих интересах, но ведь не полным же он был дураком! И отлично понял, что ему на троне не сидеть. Разве что просто в Звенигород съездить, из интереса примериться. И то… Как бы Хелла не разгневалась… А вот Мишель… Мишель честно пытался поговорить с отцом. Объяснить, растолковать, чего-то добиться… куда там! Гаврюша матерно отмахивался и продолжал пить. И становился хуже, чем опасен. Не нужен. Решение было принято, осталось исполнение. В бутылку любимому отцу Мишель подсыпал хорошую дозу снотворного. И когда Гаврюша крепко уснул, прошел к нему в комнату. Тихо-тихо, тайно… или почти тайно. * * * Знаете, как дети чистят дымоходы? Не знаете. И радуйтесь. Для прочистки дымоходов дети должны быть небольшого роста, возраста, лет пять-шесть, худенькие, ловкие, сообразительные… Не то застрянут – и что делать? Как ребенка потом оттуда доставать? Разве что огонь разжечь, авось, сам выскочит? А дымоходы большие, а чистить их можно только по ночам. А когда еще? Днем, что ли, смущать покой господ? Вот Пашка и был таким чистильщиком. Лет ему было уже почти восемь, но рос он очень плохо. Батя говорил, что ему еще года два можно полазить по дымоходам, а там и Васька подрастет. Семейный промысел, трубочист и его сыновья… Пашка не возражал. Ладно, если уж так-то… Чистить дымоходы еще и выгодно бывает иногда. Как-то раз Пашка несколько купюр из бумажника вытащил… он как раз дымоход прочищал, а бумажник на столе лежал, да неподалеку от камина… с тех пор мальчишка и начал приглядываться к чему-то ценному. Понятно, в свою пользу. Ну и в отцовскую… Не от хорошей жизни дети по дымоходам лазят. Вот, у них в семье одиннадцать голов. Поди, прокорми! Да одень-обуй… мать три раза двойню рожала, да все девок! А девок к ремеслу не приспособишь, глупые они! А тут такой дом! Домина! Махина! Ежели чего и пропадет, так не сразу заметят! Понятно, позаимствованное Пашка отдавал не отцу, который начал бы ругаться и драться, а матери, которая каждой медяшке рада была. Понимала все, но Пашку и хвалила, и благодарила, и спасителем своим называла, и лучший кусок подкладывала… Вот и сейчас Пашка спустился в дымоход. По идее, великого князя Гаврюши в этой спальне не должно было быть. Но пьяному закон не писан. Куда захотел, туда и пошел. Мальчик услышал сопение и храп, острый нюх уловил запах алкоголя, и Пашка, уже без особого сомнения, навертел на ноги заранее приготовленные тряпицы, чтобы пол не испачкать, да и выбрался из камина. И что тут у нас интересного? Чтобы небольшое? Из небольшого оказались два перстня, которые Гаврюша попросту стянул с рук и бросил на столик рядом с собой. Бумажника при нем, понятное дело, не было. Пашка подумал минуту, но решил не брезговать ничем. Дядька явно в таком состоянии, что поутру ничего не вспомнит. Так что кольца за щеку, сам в камин… а что это там заскрипело? Идет кто? Пашка не хуже хорька ввинтился в камин – и замер, не рискуя шевелиться. Не в трубу, сейчас карабкаться станет – нашумит. А вот сбоку, там вроде выемки есть, и обычно туда никто не смотрит, и темно, а увидеть черного от сажи мальчишку, ночью, в черном от сажи камине… Нереально. Пашка даже глаза прикрыл, разве что через ресницы подглядывал. И видел молодого бледного человека, который встал над Гаврюшей. Стоял, смотрел, а потом пробормотал: «Прости, отец…». И накрыл лицо лежащего подушкой. Гаврюша что-то почуял сквозь сон и опьянение, дернулся раз, второй, но как мог сопротивляться пьяный? Он и руками-то дернуть не мог, глаза не открыл. Все закончилось очень быстро. Тело расслабилось, в спальне гадко завоняло. Мишель забрал с собой подушку и вышел вон. Пашка в ужасе вжался в стену камина. Отец! Жуть-то какая, чтобы вот так…. Родного человека… Кошмар! Нет, ни на минуту он тут не останется! Пашка едва от ужаса перстни не проглотил. И отцу рассказал, что видел. Трубочист выслушал его – и отвесил крепкий подзатыльник, от которого перстни все-таки проскользнули в горло. – Молчи, сопляк! Не было тебя там! И не видел ты ничего! Понял?! Пашка закивал головой. – Понял, батя… – То-то! Молчи! Убьют ведь! Это Пашка понимал. И честно молчал. Даже когда три дня по кустам прятался, чтобы перстни добыть, молчал. А матери их отдать все ж побоялся. Если их искать будут… мать далеко от дома не уедет, отдаст в ближайшую лавку, а куда уж они оттуда уйдут? Ежели на глаза тому… отцеубийце попадутся? Он отца не пожалел, а уж Пашкину семью и вовсе приговорит! Но и выкинуть – как? Пашка их запрятал в тайное место, и решил пристроить при случае. Мало ли кто? Мало ли что?