– Марья? А Дарья? – Дашка – младшая, Машка – старшая. Они с Гошкой вместе учились, у нее вспыхнуло, а у него и не горело никогда, – пояснила Эля. Что ж. История совершенно житейская. Девочки и мальчики испокон веков дружат, влюбляются, женятся… иногда – на тех, с кем играли в детстве, иногда на других. Бывает. Это – бывает. Марья не переболела своей любовью, и Элю приняла в штыки. Не здоровалась, проходила мимо, задрав нос, шипела, настраивала бабок на лавочке… следом за ней тянулась ее сестрица. Пакостила, по-детски, но противно. То машину кто-то поцарапает, то под дверь кошачье дерьмо кинет, то расклеит по подъездам объявление: «Элька – воровка». Кретинизм? Оно понятно, глупость и пакостность, но Эле с того не легче было. Сухаревы ее не любили. Старшие считали, что она отбила у их дочки перспективного жениха, и тоже злобились. А что из себя представляет семья? Да ничего особенного. Папа – водитель автобуса, гоняет сорок лет по одному и тому же маршруту… да нет. Не междугородный, новенький и престижный. Замученный деревенский автобус, тот, которого по три часа ждешь и еще не дожидаешься. Мама – уборщица на автобазе. При этом – очень симпатичная, но тупая настолько, что сказать страшно. Самое интеллектуальное ее занятие – листать программу телевидения. Читать? Эля сомневалась, что Сухаревы вообще буквы знают. С ее точки зрения, все они были непроходимо тупы. Потому Гоша и от Машки удрал. Красивые они, что Машка, что Дашка, но тупыыыыыые! Именно с такой интонацией. Моцарт – конфеты, Чайковский изобрел чай, Бетховен – это собака такая, но это слишком заумное кино, то ли дело «Тупой и еще тупее». Не каждому быть академиком, но Эля искренне считала, что общаться с этими людьми долго нельзя. Мозг усохнет. Ирину заинтересовала полученная информация. Даже если делить на сорок, получится все равно логично. – Значит, смазливые, но глупые? – Да. Самый тот контингент. Осталось побеседовать с Сухаревыми, и убедиться, что Эля не слишком преувеличила. * * * Примерно через час Ирина убедилась, что в лице Элины ей попалась крайне редкая разновидность человека – называется свидетель адекватный. То, что практически никогда не встречается. Все мы пристрастны, у всех субъективное восприятие, у всех свое ценное мнение – и никто не постесняется навязать его полиции. Понятное дело, если Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем, то последний в изложении первого предстанет этаким воплощением Люцифера. Эля же не соврала. Она сказала, что семья вроде как дружная. Родители работают, дочери дружат… дружили. Младшая куда-то пропала, но Эля не огорчилась. Баба с возу – вони меньше. Сухаревы жили в небольшой двушке. Одна комната родителей, вторая – детей. Обе комнаты заставлены разномастной мебелью, часто самодельной, завалены вещами… Уборка? Страшное слово, его здесь не знают. Вещи валяются вперемешку, и колготки, платья, рубашки, расчески, и тут же откуда-то детская коляска, косметика, ведро с огурцами, эмалированный тазик… Ирина поежилась. Интересно, не завелась ли тут заодно и внеземная разумная жизнь? Девушка не удивилась бы – в этом бардаке и Чужой с Хищником окажутся незамеченными. Но поговорить-то надо в любом случае. Зато хозяйка, открывшая дверь, была хороша, как картинка. Мать двоих дочерей, очень хорошо за сорок… Ирина это понимала. Но выглядела Евдокия Сухарева лет на тридцать, максимум. Натуральная блондинка, золотисто-русого цвета, с большими голубыми глазами без единого проблеска мысли, с красивым лицом, на котором морщины можно было по пальцам одной руки пересчитать, с аккуратной фигурой – где нужно пышно, где нужно – тонко… И ведь все свое, генетикой выданное, без фитнесов и суперкремов… Где справедливость? Ирина тоже не сильно жаловалась, но ведь дается кому-то! Равновесие Ирина ощутила ровно через десять минут. Свидетельница в противовес прекрасной внешности оказалась непроходимо тупа. Евдокия начинала фразу, на середине забывала, о чем она говорит, и переключалась на другую тему. Дочь исчезла? Да, у нее и перчатки пропадают, и Даша такая несобранная… она даже маленькой теряться умудрялась… Горе? Для осознания горя Евдокия оказалась недостаточно развита. Она рассказывала о дочери, как о телесериале или о соседской кошке. Гошу можно было понять. Внешне Евдокия была намного симпатичнее Эли, и дочки у нее красавицы, это видно, фотографии украшают все стены, но с таким интеллектом? Никакой красоты не захочешь. С женой иногда и разговаривать надо, а тут… Эллочка-людоедка, просто канонный вариант. Двадцать шесть, что ли, слов, в разных сочетаниях… Через час Ирина умоталась так, словно кирпичи грузила. Не диалог, а боль зубная. – У вашей дочери был парень? – Не знаю, она мне не рассказывала. – А кому рассказывала? – Сестре, наверное. А может, и нет. – Подруги у нее были? – В школе, наверное. А может, и нет. – А к вам они приходили? – Не знаю. Может, и приходили. Я же работаю… Такого не бывает? Ага, как же! И бывает, и встречается, и вот оно – во всей красе. Потом пришла Маша – и повторилось то же самое. Дубль два. Не была, не знаю, наверное, да, а может, и нет… Действительно, кому интересна какая-то там сестра, когда по первому каналу сериал показывают. Очередную «Несчастную Клару» или «Зину из магазина». Ирина покачала головой – и ушла. Семью расспрашивать бесполезно, надо поговорить с подругами. * * * Подруги нашлись тут же, на лавочке. Есть такая порода «пивные девушки». Отличаются толстыми брюшками, обтягивающими шмотками, вставляемым в качестве связки матом через слово и любовью к пиву. Но могут кое-что знать. Вот и сейчас на скамеечке сидели три девушки. Почти классика. Правда, увидь Пушкин такую картину, точно бы удрал сломя голову. Одна девушка была вытравлена перекисью до майонезного цвета. Этакий радикальный блонд. Вторая наоборот, темненькая. Третья вся утыкана пирсингом. Так их Ирина для себя и обозначила. Все в чем-то ярком, обтягивающем, открывающем… Реклама товара, понимать надо.