– Так рухнут же… Лешка! Ты гений! – Я знаю, – улыбка царя была откровенно кошачьей. – Если правильно поставить пушки – лупить будем прицельно по башням, но даже если кто не дострелит или перестрелит, ядра все равно будут попадать в крепость. А если повезет – развалим им верхний боевой ход, да и часть артиллерии угробим! – А еще лишим защиты стрелков и завалим оставшиеся внизу пушки! Пусть выходят и чистят амбразуры сколь им влезет! – У нас-то пушки дальше добивают. Отстреливаться они будут, ну да потерпим. Недолго. – Батареи придется ночью перевозить и ночью собирать. – И за одну ночь мы не успеем. – Кораблями отвлекать шведов будем, пусть ядра тратят. Переговоры начнем. – Думаешь, сдадутся? – Сам царь в это не верил. Ну вот ни на капельку Невской воды. – Думаю, захотят время потянуть, нет? Понадеются, что им из Выборга на помощь придут али с Нарвы. – Потому нам стоять долго и нельзя. Захватили, гарнизон оставили – и вперед! Ниеншанц мне тоже надобен! А потом шведы утрутся. Две крепости мои, на реке корабли – мои, пока они прежнее влияние восстановят – много водички утечет. – Нам бы потом тут еще пару крепостей отстроить. – Будут деньги – будет стройка. Сам знаешь, мы в эту войну вложились… – И не только в эту. Ване ли не знать, когда половина счетных листов через его руки проходила. И больше бы повисло, но Софья придала в помощь царевичевых воспитанников, и дело двигалось все легче. Иван такого слова не знал, но для царя он был и личным бухгалтером, и ревизором, жестко проверяя все траты и находя воров. А сам воровать… Он не воровал. Ему это было просто неинтересно, да и не нужно. К чему? И так богат – за семь жизней не потратить. Да и Соня не одобрит. – Сколь там гарнизона? – Человек семьсот. И пушек в достатке. – Справимся. – Еще как. И пойдем дальше воевать шведов. Мне нужна Русь, на которой люди будут жить, а не выживать от набега к набегу. Моим детям ею править… вы-то скоро озаботитесь? – Сам сначала оженись, а потом уж чужих детей считай, – отшутился Иван. – Куда я денусь… Надо. Царский венец, шапка Мономаха. Почему я не родился крестьянином? Вопрос был чисто риторическим, так что Иван предпочел вернуться к карте и потыкать грифелем. – Сюда будешь пушки ставить? – Вот сюда и сюда… Обсуждение затянулось до поздней ночи, но друзья принимали это как должное. Там, где чужими жизнями будет оплачена любая твоя ошибка, – никакого времени на планирование не жалко. Люди – вот главный ресурс. Остальное – мелочи. * * * Людовик с отвращением смотрел на Великолепную Атенаис. Да, в кои-то веки он не хотел эту женщину. Сейчас она его… бесила одним своим существованием! Своей гордостью, заносчивостью, да просто тем, что подставила его! И даже не раскаивается, это-то он видит! Изображает скорбь, и талантливо изображает, но не раскаивается. – Сир, я счастлива… – Прекратите, маркиза, – оборвал король. Атенаис изумленно замолчала. Никогда еще Луи не говорил с ней так. Смотрел раздраженно-досадливо, словно на… мелкое насекомое, которое осмелилось осквернить его корону. – Сегодня к нам прибыл папский легат. Он требует выдать вас. Атенаис не смогла справиться с собой. Ахнула, поднесла руку к горлу. Жемчугов на этом горле хватило бы корабль построить. Может, даже и не один. – Сир… – Я сказал ему, что это невозможно. – Благодарю вас, сир! Вот теперь Атенаис искренне упала высокородному возлюбленному в ноги. Чего ей хотелось меньше всего – так это оказаться в жадных руках папского легата. Знала, чем кончится. Допросят, выпотрошат как рыбу – и она будет гнить в какой-нибудь темнице, где у тюремщика и соломы не допросишься. Как она могла быть такой неосмотрительной?! Но ля Вуазен обещала… и может быть, даже сдержала обещание? Ведь король ее не отдает? Может, она ему еще дорога?! Огонь любви еще не погас в сердце монарха?! Увы, подняв голову, Атенаис увидела тот же безразличный взгляд. – Мы не отдадим мать своих детей в руки Папы Римского, – произнес Людовик. – Но мы отдадим ее в руки Бога. ЧТО?! Женщина замерла. Не ослышалась ли?! Но как… – Сегодня вы будете сопровождены в один из монастырей, настоятельница которого абсолютно предана короне. Там вы будете жить в уединенной келье, а впоследствии примете постриг. – Ваше величество!!! Смилуйтесь!!! Вопль, вырвавшийся из груди Атенаис, слышали, наверное, в Гаскони. Он растрогал бы даже крокодила, но у того было сердце. У короля же – только власть. – Вы знаете нашу волю, маркиза. Атенаис еще пыталась цепляться за ноги любовника, умолять, что-то лепетать, но… Бесполезно. Вошедшие в кабинет люди ла Рейни подхватили ее, словно тюк с грязным бельем, и поволокли к закрытой карете. Карьера Великолепной Атенаис закончилась полным провалом. Сам же Людовик, не в силах оставаться бесстрастным, вышел из кабинета и пошел по галерее. Куда? Зачем? Королю все-таки было больно. Ради власти он сегодня вырвал с корнем из сердца дорогую ему женщину – и внутри словно рана истекала кровью. Больно… И все же он будет улыбаться. Будет задавать балы и никому не покажет своей слабости. А рана… рана зарастет, как всегда. Сердца иногда разбиваются и болят. Но слава богу, стучать они не перестают! Людовик Четырнадцатый стоял и смотрел на парк Версаля. И в душе его разливалось умиротворение. Атенаис будет жива, пусть даже и не рядом с ним. А он… – Анжелика! – раздался чей-то веселый голос. – Вас зовет герцогиня Елизавета! – Иду! Людовик чуть внимательнее вгляделся в обладательницу ангельского голоса. Юна и невероятно прелестна. Блондинка, очень светлая, с громадными голубыми глазами… у кузины Лизелотты водятся такие птички? Пожалуй, надо навестить ее. Атенаис… да. Больно. Но сердце тогда и податливее на новую любовь, когда еще не остыло от старой. Не так ли? * * * Ульрика провела ночь плохо. Кровать была не такой, перина недостаточно пышной, в окна проникал свет, от лампадки пахло… одним словом – новое место во всей красе. И – нервы. Как-то принцессу еще примут на Руси? А жить здесь. Детей рожать, детей растить… Страшно. Фрейлины сказать по этому поводу ничего не могли. Даже не знали, оставят их здесь или прикажут убираться домой. Возможны оба варианта. Так что девушки переживали за себя. А поутру, когда Ульрика проснулась и как раз собиралась заняться туалетом, в спальню постучали. И вошла одна из русских девушек. – Государыня Софья принять просит. На датском она говорила как на родном – безупречно. Всего четыре слова, но у Ульрики сердце захолонуло. – Проси.