Подбрасываю заколку, ловлю ее в ладонь, слизываю с кончика яд – и Дариола впадает в неистовство. – Завтра же!!! Я выйду на площадь и буду кричать, что мой муж демон! Я добьюсь, чтобы тебя сожгли на костре! Ты нечисть, ты все разрушаешь, все-о-о-о-о!!! Истерика набирает обороты. Я смотрю, попивая ягодный взвар из высокого бокала. Вот ведь… идиотка! И принимаюсь говорить, только когда замолкает Дариола. – Никуда ты не пойдешь. А скажешь хоть слово – убью. Эти слова спускают с цепи новый виток истерики. – Убьешь?! Пусть! Ты уже всех убил!! Убей меня!!! УБЕЙ!!! – О, нет. Вот родишь – тогда пожалуйста. – Все, что тебе нужно, – это ребенок?! Да?! Ну так его ты и не получишь!!! И в тонких пальцах мелькает еще одна заколка. Запах яда я чувствую даже отсюда, но сделать ничего не успеваю, она оставляет алый след на бледной коже. – Нет! И только теперь голубые рыбьи глаза вспыхивают торжеством! – О, да! Ритвиш смертелен! А в следующий миг я оказываюсь рядом с Дариолой. Смертелен, да. Пара минут – и я стану вдовцом – второй раз за последний месяц. Что-то частенько это случается, нет? Не привыкнуть бы… Разговаривать с Дариолой мне некогда – и я наношу удар в висок. Резкий, жестокий. Голова женщины откидывается назад, и я понимаю – это конец. Она уже мертва. Что и требовалось. Сердце останавливается, оно больше не разносит отравленную кровь по организму. А теперь… За ритуальным кинжалом долго тянуться не приходится. А наточен он на совесть, так чего еще желать? Платье Дариолы расходится под моими руками. Живот круглый, мягкий, теплый. Пока еще там, внутри, бьется сердце моего ребенка. А значит… И я уверенно рассекаю еще мягкую кожу. Осторожно, чтобы не повредить матку. Нож рассекает мышцы, мясо, кровь льется потоком, но я не останавливаюсь. Вот и матка. И ребенок внутри нее. Если плод успел созреть. Если он жизнеспособен, если… Но я должен рискнуть. И нож рассекает темно-красные волокна. На ковер льются околоплодные воды. * * * Он совсем еще крохотный, мой ребенок, умещающийся на одной ладони. Зато у него есть острые уши, и клычки, и даже крохотные пока, прозрачные коготки, и коротенький хвостик, и серая кожа… Четвертьдемон. Мой сын смотрит на меня мутными голубыми глазками, младенческий ротик раскрывается в первом недовольном писке… И я смотрю на него в ответ. Моя сила некроманта собирается вокруг меня, окутывает нас обоих теплом, уютом мрака и спокойствием ночи. И он на миг затихает. А я чувствую неподалеку от себя призрака. Какого? Да неважно, сойдет кто угодно. – Позови Марту! Долго ждать маму не приходится. Буквально пару минут… Она входит и, захлопнув дверь, застывает на пороге, оценивая картину. – Ох, Алекс… – Дариола сначала пыталась убить меня, потом, когда не получилось, решила убить себя. Это ей удалось, но ребенка я спас. – Тебе ничего не угрожает? Остальное Марту и не волнует. Подумаешь – Дариола померши! Да она б ее сама прибила рано или поздно. – Я в порядке. А вот малыш… Внимание Марты переключается на крохотное тельце. – Ох, Алекс… – Мам… Марта решительно забирает у меня малыша. Стягивает с кровати простыню, осторожно принимается его обтирать. Младенец попискивает недовольно и голодно. – Нам нужно козье молоко, сам понимаешь. Срочно нужно. – Так. Козье молоко. И… придется пару месяцев его растить в подземелье. И спустить туда вот эту… Я указываю ногой в сторону тела Дариолы. Марта вскидывает брови. – Зачем? – Мам, пусть она сдохла – туда ей и дорога. Я ее убивать не пытался. Но… Марта соображает не хуже меня. – Риолон. Ребенок… м-да. Человеческие дети в это время еще не могут жить без материнской утробы. Сроки беременности Дариолы известны благодаря осматривающим ее магам жизни. Четвертьдемонята, как и полудемоны, развиваются быстрее людей, так что малыш может выжить. А может и не выжить. Но до той поры Дариола должна оставаться условно живой. То есть… Оглядываюсь. Да уж, уборки здесь… – Тело скинем в подземелье и придется ее забальзамировать или как-то сохранить. Марта мыслит в том же направлении. – Козье молоко можно взять на кухне, скажу, что мне захотелось. Сегодня. Сейчас схожу, а то ведь разорется… – Думаешь? – Алекс, ты молчаливым сроду не был. – Ну, он же маленький… – А самые маленькие создания всегда самые громкие. Марта исчезает за дверью, чтобы через десять минут вернуться с кружкой теплого молока. За это время я убеждаюсь, что ребенок молчать не будет, и благодарю предков за двери и стены. Тут хоть ори, хоть не ори – не услышат. Вот уж кстати оказалось… – Вот так. Поить я буду сама, – она достает из кармана платья позаимствованный где-то рожок. И где его можно было найти в это время?