Глава 2 Освояемость и усвояемость Первые десять дней Аля была просто в трансе. И в соплях тоже. Это в Элкиных книгах, ежели герой или героиня попадают в другой мир, то либо у них четко прописаны цели и задачи, либо они просто такие бесчувственные скоты, что им все хвостом. И никто не нужен. Ни родители, ни друзья… в том мире, из которого они пришли, они ведь тоже не из яйца вылупились? Но они бодро пожимают плечами и идут перекраивать новый мир под себя. А чего?! Мы наш, мы новый мир построим! И все у них ну так легко получается. Аля в это решительно не верила. И Элкины книги даже не читала. Так, иногда пролистывала на ночь, чтобы спалось крепче. Помогало. Но сейчас она жалела, что не читала про всяких попаданцев (корень тут явно – попа, в которой и оказывались несчастные). Хоть знала бы, с чего начинать. А так – ноль! Одним словом, десять дней девушка провела в депрессии и прострации. Единственное, что она потребовала, – заменить все белье, и принимала ванну два раза в день. Ее постоянно преследовала навязчивая мысль о вшах и блохах. Уж про что, а про золотые блохоловки французских дам была наслышана. И при одной мысли ей тошно становилось. В детстве у нее были вши, которые вывелись только керосином. А тут-то еще нет продуктов перегонки нефти! И как быть?! Одним словом, чистое белье и ванна два раза в день. Тщательное исследование волос вредных насекомых не обнаружило. И это уже было счастьем. И все же… Аля пролежала бы в кровати и дольше. Намного дольше. И даже не ругала себя. Во-первых, она морально расклеилась. Действительно – попала ведь. Во-вторых, тело просто зверски болело. Даже прием ванны обходился недешево. Все тело сводили судороги, пот катился ручьями, голова кружилась… В-третьих… Аля почти все время проводила в каком-то полусумрачном состоянии. Не ее мир. И не ее тело. И вот с этим были связаны самые разные побочные эффекты. Например, те же судороги. Или она начинала истерически рыдать. Причем разумом она понимала, что рыдать не с чего, а слезы катились горохом. А то вообще… Ей снились странные сны. Яркие, цветные… О маленькой девочке. Вот она сидит за столом, и смутно знакомая женщина уговаривает: – Ложечку за маму, ложечку за папу… – Не хочу, – капризничает девочка. – Няня, отвяжись! Каша летит в одну сторону, ложечка в другую… Няня, вместо того, чтобы надрать уши противной девчонке (Аля бы точно так сделала), подбирает ее и принимается уговаривать дальше: – Ну, Лилечка, ну, родненькая… Картинка плывет, меняется, Лиля, уже сегодняшняя, смотрит сон, словно действие происходит на экране телевизора. Та же девочка в возрасте пяти лет, семи, десяти… Капризничает, примеряет новые платья, ругается, что-то требует, хлещет по щекам лакея, кричит на пожилого усталого человека – откуда-то Аля знает, что это ее отец. Смотреть на все это Але было не слишком приятно, но отвести взгляд тоже не удавалось. Еще одна картинка, удивительно яркая. Все всплывало в памяти, словно из темного омута: – Дочь моя, вашей руки просил граф Иртон. – Граф?! – Да. Я решил дать свое согласие. – А мое мнение в расчет не принимается? Он старик или урод?! – Граф молод и весьма красив. Девушку – и весьма луноподобную (в плане форм) – это не останавливает. Она ругается и швыряет чем-то вроде вазы. Но переубедить отца ей не удается. И опять картинка. Помолвка. Удивительно красивый молодой человек. Черные пряди волос, ярко-голубые глаза, мускулистое тело… И выражение отвращения в самой глубине глаз. Он склоняется, протягивает цветы, говорит какие-то слова, а сердце бьется. Бьется так сильно, что готово выскочить из груди. Неужели это – мой муж?! И мы с ним навсегда, и в горе, и в радости, и вообще… Губы красавчика касаются полной руки, – и девушка ощущает, что щеки подозрительно теплеют. А его глаза все так же холодны и спокойны. Ему просто… все равно. Безразличие. Вот что страшно. А еще пугает первая брачная ночь. И когда она наступает, Лилиан гасит все свечи. Молодой супруг натыкается на что-то в темноте, долго ругается, потом зажигает свечу. – Не надо, – просит Лиля. Но куда там… – Вы что, думаете, в темноте станете приятнее на ощупь? Лиля мертвеет. А молодой муж продолжает убийственным тоном: – Вы у меня желания не вызываете ни при свете, ни в темноте. Но я вынужден дать вам ребенка, а себе наследника. Так что лежите молча, дорогая супруга, и не двигайтесь. Так меня, может быть, не стошнит. Дальше Лилиан почти ничего не помнит. Только унижение. И резкую жгучую боль внизу живота, которая повторяется при каждом визите мужа. Племенная кобыла не самого лучшего качества. Не человек. Не любимая. Даже не жена. Всего лишь сосуд для наследника. Всего лишь… И черное ледяное отчаяние. Аля не сразу поняла, что это за сны. А когда поняла… Человек состоит из трех компонентов. Тело материально. Разум мыслит. Душа дает… что она дает, науке не ясно, но, видимо, что-то важное. Тело – Лилиан Иртон. Разум и душа… Алины. Но мозг-то в этом теле – Лилиан. Ее воспоминания, знания, навыки, ее моторика, ее рефлексы… Происходило слияние двух личностей в одну. И Аля, поскольку была сильнее, живее, да просто привыкла поглощать и обрабатывать громадный объем информации, осваивала память Лилиан Иртон. Несчастной толстушки, которая просто очень хотела обычную семью. Детей. Восхищения в глазах любимого. Но получала холодное презрение. Аля мысленно пообещала себе, что супруг за все заплатит. И попыталась опять погрузиться в сновидения. Номер не прошел. Ночью десятого дня у нее был сон. Она с отчетливой ясностью увидела ту аварию. Грохот, столб пламени, взметнувшийся к небу, горящий остов их машины… А еще увидела родителей. Владимир Васильевич в парадной форме и Татьяна Викторовна, молодая и нарядная, смотрели на нее укоризненными взглядами. И явно были ею недовольны. Аля расстроилась. А потом поняла…