– Бывает. Борис и Вадим – друзья. – Неправда, – Клара говорила как первый апостол христианства. Убежденность в ее голосе можно было развешивать килограммами. – Если вампиры не убивают друг друга, то только из-за запрета Совета. Я попробовала представить себе Мечислава, который убивает Бориса или Вадима. Не получилось. Потом ребят, убивающих друг друга. Даниэля, вонзающего нож в спину Мечислава. Нереально. Чушь. – Дружить они просто не умеют. Это жестокие и неблагодарные существа, в которых больше от змеи, чем от человека! – Я приму к сведению твое мнение, – окрысился на нее Валентин. – Пади навсегда останется пади. – Пади и не могла видеть ничего хорошего от вампиров, – вступилась я. – Ладно. Мне и так ясно, что ничего мы не узнаем. Надо отправляться к ИПФовцам. – Ты общаешься с ИПФовцами?! – У Клары отвисла челюсть. – Но… они же считают, что всех нас надо убивать! – Да, но они не знают, что я из вас, – объяснила я. – Валь, Мечислав больше ничего не говорил? – Нет. – Ладно. Тогда к ИПФовцам, потом переодеться – и в «Три шестерки». – К ИПФовцам – это в Покровскую церковь. Ладно, Костя и Глеб с тобой, они или справятся, или дадут нам знать. – Именно, – подвела я итог. – Всем чао! Я помахала рукой и вышла. * * * Покровская церковь встретила меня открытой дверью. Я подумала, прошлась по храму, вызывая неодобрительные взгляды умоленных старух, и поинтересовалась у одной из них: – Лекция тут где? – Ты бы хоть голову-то платком прикрыла, безбожница! – Бабуся, я к вам по делу, а не по болезни. Лекция тут где? Или мне во все двери стучать? Ты учти, я их ногой открываю. А мальчики, – я махнула в сторону оборотней, маячивших у двери, – мне с удовольствием помогут. С косяком вынесут, если что! Бабка сверкнула глазами и махнула рукой. – Выйдешь во двор, там пристройка. Туда стучись. – Вот и ладненько, вот и умница, – пропела я. – И не больно было, правда? Развернулась и вышла. Точку поставил оборотень, так хлопнувший массивной дверью, что та скрипнула, странно хлюпнула и перекосилась. – Ребята, посидите в машине, – приказала я оборотням. – Где я и что – вы знаете. Буду вам отзваниваться. А заходить не надо – там могут и узнать, кто вы такие. – Ладно, – согласился Глеб. Более молчаливый Константин кивнул, и я отправилась искать загадочную пристройку. Нашла. Постучалась. И что? Никто даже не открыл. Поорать, что ли? Звонка нет. Можно и поорать. Только творчески. Что на ум придет… – Я вышла на Пик-кади-и-и-и-илли, набросив на попу шаль, за что вы меня люби-и-и-или, за то, что мне вас не жа-а-а-аль… Музыка – великая вещь. Я и довыть не успела, как передо мной распахнули дверь. – Юлия Евгеньевна? – открывший мне дверь монашек смотрел строго и неуживчиво. Может, спеть еще один куплет? Ладно, пожалеем окружающую среду. А то от моего голоса все деревья облетят. – Она самая. Рокин здесь? – Он занят. – Так скажите ему, что я пришла! – Я была не в настроении. Адреналин все еще гулял по телу, а встреча с Клавкой не давала покоя мозгам. Ну вот чего она так радовалась чужой беде? И аура у нее плохая… Если бы Славка не говорил, что она его любит и даже смогла удержаться от жора после превращения… да я бы в жизни не поверила, что с такой аурой можно хоть кого-то любить! – Я не могу этого сделать. – Он что, с бабой или с начальством?! – окончательно взъерепенилась я. – Так стащите за ноги! Или покажите мне где, я сама стащу! Монашек смотрел так, словно я начала проповедовать идеи Лавея[8] аккурат во время богослужения. – Что происходит? – густой голос прорезал пространство, и монашка потеснили с порога. Передо мной воздвиглось… пузо. Или брюхо. Или мамон. Короче, увидев такое у женщины, я бы подумала что у нее девятый месяц и тройня. М-да, с таким брюхом попу действительно можно говорить «вы». Они (сам поп и брюхо), взятые по отдельности, весят больше меня. – А что тут может быть хорошего? – агрессивно ответила я. – Вот, пришла к Рокину, пришла по делу, а ваш холуй меня не пускает. – Холуй?! – взвился монашек. – Да как смеешь ты богохульствовать в доме Господнем? – Если Господь тебя терпит, то на меня он точно не прогневается, – отрезала я. – Ты лучше прыщи выведи, а то на морде буквально написано: диагноз – спермотоксикоз! Монашек задохнулся, и дело взял в свои руки поп. – Дочь моя, – прогудел он, – Рокин сейчас слушает прибывшего к нам из Америки пастора. Мы не можем его вызвать. Но если хочешь, мы проведем тебя в зал, и ты сможешь найти его и тихонько поговорить. Я чуть остыла. Однако… – Умного человека и послушать приятно. Ведите. – Следуй за мной, раба божия. Я зашипела. Остыла? Я?! Порву на тряпки! Я – раба божия?! Еще чего! Это все равно что сказать отцу или матери: «Я вам не ребенок, а раб». Результат представляете? Как ваши предки – не знаю, а меня и мать и дед за такие заявки тут же выдрали бы за уши. – Вы, может, и рабы, а я от Адама и Евы! – Звать-то тебя как, дочь Адама? Умный поп, однозначно. Может, у него просто обмен веществ неправильный, вот и разнесло? Я принялась вглядываться в ауру. Заодно попрактикуюсь… – У меня есть имя, можете звать просто Юлия Евгеньевна. – Не Леоверенская ли? – Леоверенская ли. А откуда вы про меня знаете? – Слухами земля полнится… Поп медленно шел впереди, показывая дорогу. Нет, тут не с обменом веществ проблемы. – Полнится. Но хотелось бы подробнее: кто, зачем, когда, что именно… Или мне Рокина допрашивать? Громко и четко, прямо на лекции? Я могу! Поп укоризненно покачал головой – видимо, призывал меня устыдиться. Наивный! Чтоб после общения с вампирами я еще и стесняться могла? Ну-ну. – Юлия Евгеньевна, Рокин говорил, что сила ваша велика, но принять сторону добра или зла вы пока не можете. Вы боретесь с бесами в своей душе. Бойтесь их, ибо грозят искушения вечными муками… Я зафыркала. Не смогла удержаться, простите. Тоже мне, Нострадамус-обстрадамус. Как он вообще это себе представляет? – А чем выводят бесов? Про блох я знаю, а рогатых? – Постом и молитвой, дочь моя, только молитвой и постом. Я замотала головой. – Если человек голоден – ему хочется есть. Если человек стоит на коленях и молится – ему хочется усесться в мягкое кресло поудобнее. И лучше с бокалом вина. Тогда и можно подумать про рогатых и хвостатых… – Вино – грех. Оно будит дьявола в душе человека. – Вот. А в древности поэты после него стихи писали. Хайяма знаете? Это который Гийас ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Хайям ан-Нишапур? Сколько он выпил – не счесть, а каким ученым был? А поэтом? И никаких чертей в душе… Разве что из-под стола, после пятого кувшина… Поп вздохнул всем брюхом. Или это брюхо вздохнуло? – А вы знаете, что в древневосточной литературе пить – значит любить? – Так вы же и любовь отрицаете, – не смутилась я. – Вот вы хоть кого-нибудь любите? – Мы Бога любим. И людей. И молимся за них. – Когда любят всех, значит, не любят никого, – отрезала я. – А от ваших молитв никому не жарко и не холодно. Лучше бы вы детским домам помогали и домам престарелых. С любовью… – Мы помогаем… – заикнулся было поп, но тут же осекся под моим взглядом. – Не вижу! Новые церкви – вижу! И у нас в городе, и по стране! Новые епархии, храмы, молельни, источники… дохода! Что угодно вижу. А вот пользы от вас – нет. И помощи обычным людям – тоже. – Вы заблуждаетесь… – А вы врете, – припечатала я. – У вас все это в ауре прописано. Думаете, незаметно? А еще вы чревоугодник. И из-за вас кто-то расстался с жизнью. Вы знаете, что одна ваша подлость кому-то стоила жизни. И поэтому у вас на ауре обгорелое пятно. Поп отшатнулся и побледнел. Но нашел в себе силы кое-как промямлить: