Фолкс покривился. Сила силой, чудо чудом, только вот Пресветлому Храму таковые «чудотворцы» бесполезны. Они же ничего не повторят, чужого-то человека так лечить не заставишь. Так за близких просят, за родных, и то часто бывает, что человек себя сжигает, свои годы жизни отдает. И не жалеет об этом. Но искать надо. Ой как надо. Приближенный поблагодарил Шантра и удалился к себе. Надо разрабатывать план и начинать поиски. Маг жизни должен работать на Пресветлый Храм. * * * Всплеск силы жизни почувствовали все маги Алетара, настолько он был силен. Но у них были другие планы на объявившееся сокровище. И делиться с Пресветлым Храмом никто не собирался. Самим мало. А вот найти мага… Найти обязательно надо. И искать будут – со всем прилежанием и тщанием. Чего не сделаешь для родины и рода? Глава 9 Храм. Не люблю я это место, ох не люблю. Но выбора нет. Мы идем бок о бок с господином Варном и беседуем, почти как старые друзья. Я расспрашиваю о графине, и оказывается, что пока с ней все в порядке. Граф запер жену, приставил к ней четырех служанок и четырех же слуг, так что даже в отхожее место бедняжка прогуливается только под присмотром. Я ей даже не сочувствую – не заслужила. Право на мое сострадание эта женщина утратила, когда попыталась убить своего ребенка. Нельзя так поступать. Я понимаю, что не оригинальна, но – нельзя. Мерзко это, гадко и подло. Со своей жизнью что хочешь делай, но раз уж хватило дури с кем-то спать и не хватило ума позаботиться об отсутствии последствий – все. Теперь это твое. Твой ребенок, твоя ответственность, твоя забота – и ты обязана родить его, вырастить и сделать человеком. Просто потому, что твои родители не выкинули тебя в сточную канаву, хотя, возможно, и пожалели об этом. Я вчера об этом тоже думала. Вот так выйдешь замуж, родишь, а потом окажется, что выросла у тебя дурища вроде этой графини. И будешь смотреть и думать – что? Где я промахнулась? Как у меня такое выросло? Почему я ее в зародыше не убила? Не знаю… в любом случае ребенок ни в чем не виноват. Хотела ты его, не хотела, а теперь он твой. Смирись и расти, потому что иначе нельзя, иначе прервется род человеческий. И не надо мне говорить – заставили, принудили, к кровати привязали! Не было у графини такого, это-то я вижу. Знаю, как выглядят жертвы насилия, знаю, как выглядят жертвы супружеской жестокости. В Желтом городе можно насмотреться всякого. И я видела их глаза. Они… темные. Пустые, равнодушные, и где-то глубоко в них плещется холодная вязкая смесь из боли и равнодушия. Так смотрит обреченное существо. Только вот эти женщины не закатывают истерик. Они боятся. Боятся боли, боятся вынырнуть из своего омута, боятся прогневать своего хозяина и повелителя, который в драных штанах шляется по двору, чешет задницу и отвешивает жене оплеухи. Они боятся. А графиня не сломана, нет. Она просто капризна и истерична, только вот ни капли не боится. Иначе вчера, когда граф шагнул к ней, поднимая руку, она бы съежилась, хоть как-то закрылась, так поступают все, кому причиняли боль достаточно часто. А она просто билась в истерике и смотрела со злостью. Ее не били ни разу, уж столько-то я понять могу. И чего людям надо? Вышла замуж, пусть по договору, но за нормального мужчину. И вместо того, чтобы притереться… Мои мысли обрывает скрип храмовой двери. И – нет. Я не боюсь, ни капельки не боюсь. Бабушка, как же я тебе благодарна. Надеюсь, там, где ты сейчас оказалась, ты меня услышишь, родная. Спасибо тебе. За науку, за амулет, за все. – Госпожа Ветана? Господин?.. – Варн. Майло Варн. Майло вежливо кланяется, улыбается. Наш холоп улыбается ему в ответ. – Здравствуйте. А я смиренный холоп Его – Лирет. Рад видеть вас в нашем храме. Позволено ли мне будет спросить, что привело вас сюда? – Да, разумеется. Мало осеняет себя знаком, я не отстаю. И улыбаюсь так, что мышцы лица начинают болеть. Если завтра снесут все храмы – что изменится? Да ничего. Эти паразиты найдут себе другое место для торговли человеческими страхами и надеждами. Да, я не люблю храмовников! Надеюсь, Светлый простит меня за это, но можно любить собаку и не любить ее блох. А храмовники и есть блохи. Они кормятся на существовании Светлого, они получают с него прибыль, они уверены в своей приближенности к Нему. Интересно, хоть раз они задумывались, что Он им скажет, когда они окажутся перед Его ликом? Или свято уверены, что если учат других, то сами могут быть небезупречны? Не важно, сейчас это не важно. Надо не уплывать в свои мысли, а сосредоточиться на беседе. Майло как раз рассказывает, что я лечила госпожу графиню. И наш собеседник словно… делает стойку? Да, у отца были охотничьи собаки. Вот так же они и застывали: голова вперед, тело в струнку, лапы напряжены… – Да, конечно. Пройдемте к Книге. Книга Светлого. Артефакт каждого храма. Где-то она большая, где-то поменьше, но везде ее стараются сделать роскошной. Обтягивают переплет бархатом, усаживают драгоценными камнями, простегивают золотом. Иногда красиво, иногда это выглядит откровенно нелепо. Но камни есть везде, и я даже знаю почему. К драгоценным камням удобно цеплять заклинания. Вот и здесь – сапфиры, лазурит и жемчуг. Сапфиры приносят божественное благоволение, лазурит – верность и честность, жемчуг – свет и чистоту.[3] Я касаюсь переплета ладонью. – Клянусь хранить врачебную тайну касательно графини Эрнан, никому не открывать, чем она болела, не рассказывать, не давать понять никоим образом, не разглашать секретов, касающихся ее здоровья. Да услышит мою клятву Светлый. По жемчужинам пробегает легкий блик. Услышано. Майло Варн кладет руку на книгу. – Я, Майло Варн, камердинер графа Эрнан, от имени графа принимаю клятву и свидетельствую, что госпожа Ветана будет свободна от нее, если молчание принесет вред ее жизни или здоровью. Да услышит меня Светлый. Стандартная формулировка. Я обещаю молчать, мне обещают, что клятва рассеется, если случится что-то… сложное. Например, меня спросит тайная королевская служба, бывало и такое. Иногда спрашивали, и жестко, и если кто-то не отвечал… – Госпожа Ветана, – холоп чуть мнется, – Не могли бы вы осмотреть одного человека? У нас, в храме? – Да, разумеется. Говорить о плате за визит, конечно, не стоит. Так забавно… Храмовники не брезгуют продавать верующим освященные образки, свечи, прочую пакость, которая якобы спасет, убережет и защитит, но стоит заговорить о том, что они должны заплатить за что-то… Да как же можно?! Они же Служители Светлого! Они выше такой гнусной материи, как деньги! Ближнему своему (особенно им) надо помогать бескорыстно, а брать деньги с Пресветлого Храма – плохо! Кто бы мне объяснил почему? Кстати, в Раденоре для них поставлены жесткие условия. Еще Александр Проклятый обрубил храмовникам хвост по самые уши. Им официально запрещено владеть землей, запрещено строить больше пяти храмов в городе, налоги для них вдвое больше, чем для купцов. Говорят, когда Александр Проклятый заявил, что Пресветлый Храм будет платить налоги, храмовники возмутились. Мы же слуги Светлого. Вы и с него налоги драть будете? Да, – ответил Раденор. – Так что платить будете десять процентов с доходов за себя и десять – за него. Или маловато? Надо за него двадцать брать? Больше никто судьбу не искушал. И на тридцать процентов не нарывался. Майло вопросительно смотрит на меня. Я опять задумалась? – Да, разумеется, – отвечаю я. И отвечаю правильно, потому что Майло кланяется холопу, а потом и мне. – До встречи, госпожа Ветана. – До встречи, господин Варн. Майло уходит. Мне становится неуютно в храме, но я упорно не показываю вида. Улыбаюсь, гляжу на холопа. – Пройдем к больному? – Да, госпожа Ветана. Идите за мной. Холоп проходит в притвор, открывает небольшую дверцу, и мы начинаем подниматься на второй этаж по винтовой лестнице. А ведь и правда… Сколько я бывала в храме, но никогда не задумывалась, какие помещения тут есть кроме места, в котором проводятся богослужения? А они есть. Настоящий дворец, кстати говоря. Лестница, по которой мы идем, сделана из мореного дуба, панели, которыми обшиты стены, – тоже резной дуб, выглядит чуть мрачновато, но сделано все с таким вкусом, что даже жаль. Такое надо показывать людям, а здесь – это достояние горстки храмовников. Неприятно. Я иду по коридорам храма, в которые пускают далеко не каждого, а вот гордости нет. И радости тоже нет. Есть усталость и неприятие происходящего. И когда передо мной открывается тяжелая дверь, я послушно делаю шаг вперед. Под одеялом лежит больной человек. Наверное, больной. Желтоватое пергаментное лицо покоится на подушке, поверх одеяла лежат старческие кисти с синими узловатыми венами, в комнате душно и неприятно пахнет благовониями – в храмах не чувствуют меры. Они так пропитываются этими запахами, что не понимают, как людей может мутить от их избытка. Меня вот подташнивает. Или это от волнения? Но внешне я стараюсь не выдать себя. Присаживаюсь на кровать, беру мужчину за руку, слушаю пульс. Сложнее всего – не выпустить силу. Но я знаю, на чем попадаются маги жизни. Именно на сострадании, а еще – на привычном использовании силы жизни. Привычном. Бабушка многое объяснила мне, когда поняла, что происходит. Рассказала, как искали магов жизни. Как подставляли им безнадежных больных, как провоцировали на вспышки, как… Может, за это время придумали и что-то новое, но пока я смогу – я буду держаться. Мягко расспрашиваю мужчину о симптомах болезни, собираю сведения, выслушиваю, что ел, что пил… Он жалуется на боли в пояснице, и я прошу его перевернуться. Как легко было бы сейчас прощупать его своим даром! Определить, что там с почками, застужены или нет… Если да – то насколько. Может, даже и подлечить… Держись, Вета. Хорошо уже то, что вчера я выплеснулась до донышка, и сейчас дар не рвется наружу. Я спокойно держу его в клетке. Я умею, я справлюсь. Это как представить внутри себя маленькое солнышко. Но сейчас на небе тучи, и я вся непроницаемо-серая и хмурая. Оно есть, оно внутри, но кто его увидит? Обычные люди примерно так и выглядят. Кажется, я прохожу проверку, потому что мне тоже задают обычные вопросы. Давно ли я лечу людей, сколько у меня умирает, сколько выживает, почему я занялась этим ремеслом… Ответы у меня есть. Они все правильные и честные.