Царапинка на пальце ребенка была совсем небольшой. А кровь все лилась и лилась из нее, пропитывая одежду женщины и мальчика. И кажется, я знала, в чем дело. Есть такая болезнь. Когда мы поранимся, кровь течет недолго. На воздухе она густеет, свертывается. А вот если нет… Тогда человек может истечь кровью и из самой маленькой ранки. Видимо, женщина – мать. Няня не была бы в таком отчаянии, а она… – Дайте его сюда, – решительно приказала я. – Нет! Я… он… – Линда! Линда была уже рядом. Обхватила женщину за плечи, встряхнула. – Верь ей! Госпожа Ветана слов на ветер не бросает. Ты верь… Мать не верила. Боялась, что, как только спустит ребенка с рук, искра жизни в нем затихнет. А я видела, что осталось уже немного, совсем немного, потом и я не помогу… – Ну! Спорить было решительно некогда. Я рванула тяжелое теплое тело из рук женщины, выпихнула ее из палаты и захлопнула дверь. Мягко опустился засов. Они есть не везде, но там, где мы лечим, – обязательно. Не хватало еще, чтобы пациенты вламывались в самый неподходящий момент. В дверь снаружи тут же застучали, потом послышался мягкий голос Линды… Я не отвлекалась. Мальчик на моих руках уже почти не дышал. Сколько ему? Лет пять? Шесть? Да, не больше. И сила хлынула потоком из моих рук. Она пела и звенела, она расцветала над моими пальцами золотом солнца, она проникала в тело ребенка, останавливая кровь, выжигая болезнь, заставляя восполнять утраченное – и мальчик выгнулся под моими руками, глухо закричал… Кажется, снаружи тоже кто-то кричал. Мне было все равно. Сейчас дар оказался сильнее меня. Не впервые он вырывался на свободу, но никогда ранее – с такой силой. Я видела болезнь словно воочию. Жидкая кровь. Здоровая – она створаживается на воздухе, как молоко. Но если в ней нет таких… веществ… Она свернуться не сможет и продолжит течь. А нет их… Дар вспыхнул с новой силой. Я давно заметила, что сильнее и ярче всего он реагирует именно на детей. Может, потому что они меньше, и лечить их легче. А может, потому, что они никогда не верят в собственную смерть. Только в жизнь. И вот теперь уже застонала я. Вцепилась зубами в собственную косу, чтобы не заорать в голос. Это было больно. Мало остановить кровь, потом ребенок все равно умрет. Не в этот раз, так в следующий. Надо сделать его кровь… иной. Кровь вырабатывается внутри нашего тела. И вот там, внутри, бывают нарушения. Если их поправить… На это способны только маги жизни. Может быть, маги воды. Но боюсь, здесь и они оказались бы бессильны. Кровь они поправить смогли бы, но она ведь не вечная! В среднем, у женщин она обновляется за три года, у мужчин за четыре, а потом – все заново. Опять заговаривать кровь, опять вызывать мага, к тому же четыре года – это крайний срок. Максимум, два[15]. Надо воздействовать не на кровь. На костный мозг. Этим я сейчас и занималась. Искры срывались с пальцев, впитывались в маленькое беспомощное тело, и я все яснее понимала, что успела в последний момент. Еще бы немного – и все. Наконец ребенок застонал и открыл глаза. – Мама? * * * Гентль потер ладони. Маг жизни был в Алетаре. И выкладывался всерьез. Интересно, что он такого делал? Когда Гентль пытался представить количество силы, которое заставляло звенеть и вибрировать его не самые чувствительные приборы, мороз бежал по коже. Такая сила… Страшноватая, честно говоря. Как ни тверди себе, что маг жизни не может вредить людям, а все же… Магия полна оговорок, примечаний, подстрочных уточнений… Впрямую маг жизни не может убить человека. Маг жизни не может отказать человеку в помощи. Но анналы Храма сберегают множество сведений о самых разных людях. Некромант, к примеру, не может лечить, но есть болезни, от которых помогает только некромантия. Маг жизни не может убивать, но может… ускорить ход событий. Например, есть случай, когда маг жизни сводил отеки, а человек умер через несколько дней. Вода ушла, а сердце не выдержало. Маг формально невиновен, а человека нет. Не предупредил? Бывает… Или человек пытался омолодиться, а потом… Перестарался в бурную ночь с красавицами, и получили парализованное существо. А лечить… Там и у мага жизни уже ничего не получилось. Впрямую вредить маг жизни не может. Но умолчать о последствиях – вполне. Сделать то, о чем его попросили, и не мучиться угрызениями совести. Хотел забавляться с женщинами, сколько пожелаешь? Получи. А последствия – на твоей совести. Должен был знать, что столько организм не выдержит. Хочешь жрать в три горла – жри. Но когда лопнешь – не обращайся. Очередная булавка заняла свое место на карте, в Желтом городе. И что магу там делать? Да еще так близко к порту, да с такой силой? Кто-то приплыл на корабле? Что вообще важного есть в том районе? Нет, не вспомнить, сейчас не вспомнить. Гентль никогда не любил Желтый город, и вполне взаимно. В свое время его там чуть не убили, а уж лупили и вовсе каждый день. Но сам он ножки бить и не пойдет, на то другие есть. Главное, круг определен. Осталось выяснить, кто, что и где. * * * Я медленно отвалилась от стола, почти сползая на пол. Фу-у… Ребенок на столе уже сел и смотрел на меня большими зелеными глазами. Симпатичный мальчишка, кстати. Волосы темные, глаза зеленые, яркие, мордаха улыбчивая и любопытная. – Тетя, а ты кто? – Я Вета. Лекарь. – А я Лим. Я заболел, да? – Нет. Ты поцарапался, и у тебя сильно-сильно потекла кровь. Личико мальчишки сморщилось. – Помню… Мама говорит, что это очень опасно. Если у меня кровь пойдет, то не остановится, а вся-вся вытечет, поэтому мне бегать нельзя, царапаться и раниться – тоже. И я все время настойки пью, а они знаешь какие гадкие? Я поманила мальчика пальцем. – Лим, а тебе можно доверить секрет? – Да. – Тогда слушай. Ты настойки пей, и никому не говори, но тебе теперь все можно. И заживать на тебе будет, как на всех остальных детях. Зеленые глаза изумленно расширились. – Правда? – Чистая правда. – А маме рассказать нельзя? Я покачала головой. – Никому нельзя, малыш. Год никому нельзя рассказывать. Ты знаешь, сколько это – год? – Знаю. Это очень долго. Я невольно улыбнулась. Искорки дара танцевали в моей крови, и я чувствовала – получилось. Все получилось. – Пообещай, что год никому не расскажешь. – А потом что? – Про то, что вылечился, – говори. А про меня не надо, ладно? – Ладно. А почему? Я задумалась. – Потому что это наш с тобой секрет. Ребенок замотал хитрой мордашкой. – Не-а. Не пойдет. Паршивец! Я сделала самую таинственную рожицу, которую могла. – Если расскажешь раньше чем через год – болезнь вернется. Услышит, что ты ее зовешь, и придет обратно, понимаешь? Я ее прогнала, но она рядом с тобой была всю жизнь, а без тебя – пока еще недолго. Так что молчи. Год молчи. А лучше – больше. Вот теперь проняло. Мальчишка ожесточенно закивал. – Обещаю. Буду молчать. Я протянула каменно-тяжелую руку, потрепала его по хохолку. – Умничка. Пошли обрадуем твою маму? – Пошли! * * *