Что? Как?! КТО?! Наконец, где и почему?! На колокольню (а откуда еще город и окрестности обозревать?) он взлетел, даже не запыхавшись. И не застегнув мундир. И наплевать! Но… Володимир был цел и невредим. Он сам это отлично видел. И Орешник. А вот в той стороне, где было Крутое… А вот там поднимался к небу столб дыма, отлично видимый даже в темноте. И что было делать в такой ситуации? Да только одно! – На коней! Атаковать!!! * * * Никон честно пытался. Пытался сдержать натиск Чернова. Как-то его перехватить, остановить, контратаковать… бесполезно. В том-то и беда, что ополчение Кабана наполовину состояло из молодняка, сопливого и необстрелянного. А на вторую половину из весьма и весьма сообразительного народа. Который сообразил прежде всего спасать свои шкуры. И начал разбегаться. Кой там остановить? Их и на лошади б не догнали! После взрыва в центре лагеря, после – увы! – смерти самого Кабана… Никону оставалось только одно. Спасти то, что он сможет. Собрать всех, отбить атаку Чернова, оставить Володимир и отступать к Звенигороду. Там он еще пригодится. А здесь поляжет без смысла и без цели. Так он и сделал. А что такое отступление? Да еще разгромленной армии? Это страшно. Это смертельно страшно. И преследователи идут по пятам за тобой. И рвут тебя, как волки – загнанного оленя. Ты понимаешь, что это конец, но продолжаешь идти, ползти – и до конца беречь свое горло. Как же больно. Как страшно… В этот день Никон похоронил свою мечту о Независимом Хормеле. Потом один из выживших «счастливчиков» запишет страшные строки. Потом… «Роты шли обреченные на гибель. Знали, что пощады не будет. Двигались без дорог, где придется. Рассвет нас не порадовал, слишком удручающей была картина ночного разгрома. Измотанные, измученные, израненные… Солнце начало припекать. По пятам шли преследователи. Стреляли, но нечасто, патронов не хватало. Закончились в ночном бою… Время от времени налетала конница, рубила, кого придется. Удирала… мы не догоняли. Лошади были еще более измучены, чем люди. Падали и те и другие. Мы не достреливали лошадей. Люди падали без сил и просили товарищей добить их. Не оставлять врагу. Знали, что пощады не будет. Я добил троих. Ножом. У нас тоже закончились патроны. Никон был не прав тогда, но и они… злом на зло, жестокостью на жестокость – сейчас я понимаю, что мы пожирали друг друга, как змея свой хвост, но тогда… Податаман Портков повернул цепью на Криковку, хотел уйти в лес. Бесполезно… Их изрубили в капусту. Податаман, понимая, что все кончено, дрался сразу с тремя и, мне показалось, кинулся грудью на клинок врага. Горечь и уныние владели нами. Это был конец…» Это было потом. А пока «счастливчики» шли. И за ними оставались трупы, трупы… кого-то похоронили крестьяне. А большинству и глаза закрыть было некому. Зверье получило хорошую поживу в тот страшный день. * * * Чернов выиграл битву и захватил Володимир. По прикидкам полковника, убитыми «счастливчики» и «кабаны» потеряли около пятнадцати тысяч человек, еще тысячи три попали в плен, после чего их разоружили, выбрили налысо, выпороли и отправили по домам. Трофеев после взрыва оказалось не так много, честно говоря, никто не рвался выковыривать казну Никона из трупов, противно слишком. Но и пес с ними, с трофеями. Главное – дорога на Звенигород открылась. И это было замечательно. Чернов рапортовал о победе в штаб и дожидался подхода основных сил. Лейтенант Мохов получил производство в следующий чин. И выговор за разбазаривание ценностей. Но не сильно огорчился. Главную-то награду ему выдали. Разрешили увеличить число своих сорвиголов до пятидесяти. А это – здорово! Опять же, Чернов ему по секрету сказал, что императрица упоминала спецназ… как раз для сложных, трудных и интересных задач, и пообещал похлопотать после войны. И что еще надо? Да ничего! Только кабак и сговорчивую симпатичную женщину. Остатки золота следовало прогулять с друзьями! И побыстрее! Ида, Свободные герцогства Уважаемый Федор Михайлович не стал тянуть кота за хвост. Четверо солдат появились рядом с домом Иды ровно через два дня после телеграммы. – Разрешите представиться! – Старший, мужчина лет сорока пяти, седой, подлысоватый, но с роскошными усами, отдал Иде честь. – Ефрейтор Семенов, Петр Силантьевич. Рядовые Федот Сомов, Макар Галкин и Агафон Мельников. Ида разглядывала мужчин. Все за сорок. Все… негодные к строевой. Если так посмотреть – крепкие, приглядеться повнимательнее… У ефрейтора рука плохо гнется, у Федота вообще вместо левой руки металлический крюк, на который с восторгом уставились мальчишки. Макар прихрамывает, и, похоже, там протез вместо ноги, а Агафон… явно по голове сильно досталось. Шрам такой, что на половину лица. Бывает такое… контузия? Наверняка. И последствия могут быть самые разные. – Рада вас видеть, жомы. Прошу, проходите. Вы уже разместились где-то? – Пока нет, тора Воронова. – Тогда я могу вам подсказать, – порадовалась Ида. – Через три дома от нас хозяйка сдает комнаты с полным пансионом. Я сниму для вас. – Две комнаты, – решил ефрейтор. – Мы меняться будем. Двое при вас неотлучно, двое отдыхают, потом меняемся. Ида кивнула. – Это хорошо. Но право же, даже излишне. Ефрейтор ее сомнений не разделил. – Жом Меншиков сказал, что вам какой-то негодяй жизни не дает. Так мы его поучим правильно дышать. Ида вздохнула. Она этого ожидала. Она этого побаивалась. Стоит только привлечь к себе внимание… Армандо – что? Тля! Слякоть! Но если в ней опознают Воронову… ту самую… тут ни краска не поможет, ни косметика. Казалось бы, что такого? Волосы покрасить, брови покрасить и форму поменять, а лицо меняется. Но не настолько, чтобы нельзя провести параллели. Слишком уж хорошо известна Аделина благодаря своей красоте. Слишком она сильно запомнилась. – Я не хочу, чтобы были проблемы. – Не будет проблем, тора. Обещаю. – Ни шума, ни… – Ни тела ни дела, тора. Мое слово. И Ида поверила.