День удался. Она купила шикарную барабульку, которую сегодня запечет в соли, и к ней удалось найти хороший картофель, и чесночок попался просто прелесть… Петрушка помахивала из корзинки резными листиками и пахла так, что даже запах рыбы перебивала. Красота! Когда на ее дороге выросли два монаха, она искренне удивилась. Но недолго. – Сеньора, именем Храма, просим вас пройти с нами. Единственное, о чем подумала Анна Мария – рыба может пропасть. Что и сказала. – Братья, могу ли я донести до дома корзину? Я оставлю ее кухарке и сразу пойду с вами? Брат Матео и брат Дуардо переглянулись – и согласно кивнули. Зачем им корзина? Им нужно поговорить с женщиной, вот и все… Анна Мария честь по чести вошла в дом, дошла до кухни, огляделась – и собралась уже было выскользнуть через заднюю дверь, когда… – Далеко ли вы собрались, сеньора? А ей казалось, что этот монах в гостиной? Где и второй… а он стоит, смотрит ледяными глазами убийцы. – Я… нет… – Прошу вас. Пройдемте… Анна Мария оглянулась, но выбора не было. А потом на локте сомкнулись сильные безжалостные пальцы, и она поняла, что попала. Брат Матео контролировал ситуацию. И ударить его ножом у дамы не было никакого шанса. А брат Дуардо тем временем успокаивал домочадцев парикмахерши, уверяя, что все в порядке, сейчас поговорим – и вернется она домой, никуда не денется… Да и кому она нужна, если разобраться? Информация нужна, а сама Анна Мария пусть живет, как ей вольготно будет. * * * Разговаривать решили прямо в храме, благо местный священник любезно предоставил его в распоряжение братьев. Сейчас там их ждала Сарита, которая успела обойти весь храм, полюбоваться росписями и (тссссс!) даже в алтарь заглянула. Так туда женщин не пускают, а любопытно ведь! Хотя чего туда не пускать – неясно. Комната и комната себе. Но раз уж мужчинам хочется себе этот маленький бонус – пусть их. Анна Мария увидела ее, даже ойкнула от неожиданности. – Ритана? – Сеньора Агуэда, рада вас видеть, – Сарите и предстояло начать беседу. – Скажите, сеньора, зачем вы мне солгали? – Я?! – Вы, сеньора, вы… даже не солгали, а о многом умолчали. – О чем же?! – О Даэлис Серене Лассара. О ее втором ребенке… Анна Мария захлопала ресницами. – А что такого? Ну да, она ждала ребенка. Есть поверье, что в это время нельзя волосами заниматься, но ритана Лассара его не поддерживала. Да и волосы у нее были всем на зависть… – И вам тоже? Вы ей сильно завидовали? – тихо спросила Сарита. – Я? Кто она – и кто я? – Вы – та, кто пережил соперницу. Правда ведь? Не зря братья побеседовали с местным священником. Он мало что помнил, а вот ключник при храме рассказал, что лет двадцать, а то и поболее тому назад Анна Мария, тогда еще не Агуэда, положила глаз на сына местного мэра. Ну… кто тогда мэром был. А парень, не будь дурак, за Лассара бегал, что хвост за собакой. Это уж потом, когда та из столицы с мужем вернулась, успокоился. Но на парикмахерше не женился. Анна Мария сверкнула глазами. – Раскопали? – А что в этом такого? – удивилась Сарита. – Я бы скорее вам аплодировала стоя. Будучи юной девушкой, вы нашли в себе силы и мудрость, или хитрость? И подружились с соперницей. Я полагаю, в расчете на информацию, которая позволила бы вам привлечь Пабло в свои сети? – Лассара не была мне соперницей, – мрачно ответила Анна Мария. – Она его даже не замечала. Однолюбы е… мать… Грязные ругательства так мерзко отдались под сводами храма, что Сарита поморщилась. Но Анне Марии это было безразлично. – Хотите правду? Пожалуйста! Я радовалась, когда эта заносчивая сука сдохла! Туда ей была и дорога! – А когда ее муж спивался? И дочь едва от голода не померла? – Братья пока не вмешивались. Сарита и сама неплохо справлялась. – Почему я должна думать о ее выродке? – Потому что Даэлис считала вас подругой? Потому что рассказала вам про нерожденного еще сына? Анна Мария чуточку побледнела. Глаза у нее явственно забегали. – Она… не говорила! – Неужели? – Это уж потом я узнала… – Разве? А от кого? – От… – Ну же, смелее, – подначила Сарита. – Скажите, что с вами поговорил Даэрон, или что Тони сболтнула случайно? – Я… я уж и не помню. – Помните вы все, – поморщилась женщина. – Отлично помните. Сильно вы ее ненавидели, значит. Если столько лет прошло, дети выросли, а в вас это не улеглось… Анна Мария опустила глаза. Специально смотрела в пол, чтобы никто не увидел полыхнувшую внутри тяжелую, черную ненависть. Ненавидела? Нет, это не то слово. А какое – то она и сама не знала. Ненависть, она живая. А она бы Лассара своими руками… вот как есть, и убила бы, и на куски порвала, и свиньям скормила. Чтобы и семени ее поганого в округе не осталось! Чтобы ничего… и никого… и ни могилки, и ни былиночки! Это не ненависть. Это нечто другое, куда как более страшное. Но есть ли для этого слово в человеческом языке? Наверное, нет. Как-то слишком он беден на эмоции. Любовь – и к конфетам, и к детям, обозначается одним словом. Ненависть – тоже. А ведь они такие разные… Анна Мария, задумавшись, и не поняла, как что произошло. Но ее голову подняли вверх. – Ненавидела. На могилку-то ходишь? – задушевно так уточнил брат Матео. – Нет! – А что ж так? Посидишь, плюнешь пару раз, жизни порадуешься, ты-то жива, а из нее чертополох пророс… – Я этого не хотела, – честно сказала Анна Мария. И верно. Не хотела. Ну что такое смерть, тем более для некроманта? Да ничего! Просто один шаг через грань. Была она в одном состоянии, будет в другом. У некромантов вообще свои отношения со смертью, в которые лучше не лезть. Очень уж они интимные. Личные. А вот если бы Даэлис осталась жить, если бы она потеряла все, что ценила, что любила… мужа, дочь, дом, силу… О, вот тогда Анна Мария могла бы порадоваться! Это ведь страшнее любой смерти! А пережить соперницу… и что? Где тут удовольствие? – А чего ты хотела? – вкрадчиво уточнил монах. – Или вернее – что тебе предложили? О чем попросили? Анна Мария поежилась. – Это страшные люди. Вы понимаете… – Чадо Творца, это ты не понимаешь, – мягко перебил ее монах. – Ты где находишься? Верно, в храме. Оглянись вокруг, есть ли кто-то сильнее Его? Анна Мария сморщила нос. Отца Бенито, тихого и добродушного, она в расчет не принимала. Воля там Творца… А что ж он столько всякой пакости на земле допускает? Ах, испытание? Ну так и не обессудь, если кто-то его не проходит!