Довод разума был принят, и братик нехотя отпустил меня. Я завернулась в длинный кожаный плащ и вышла из дома. Темнота. Ночь, кое-где горят масляные фонари, скорее подчеркивая темноту, чем рассеивая ее. Я шла по улицам Алетара и слушала город. Ветер приносил мне обрывки чужих мыслей, чужих слов, радости и боли, печалей и улыбок… я не должна ни во что вмешиваться, но я живая. Здесь и сейчас я чувствовала себя как моллюск, которого вытащили из надежной раковины, и, когда из одного дома на меня несется волна боли, я не выдержала. Оттуда не кричат, не шумят, двери и ставни надежно сдерживают внутри шум, но не боль, нет, не боль. А болью от домика просто тянет. Еще вчера я прошла бы мимо. Что поменялось сегодня? Что? Я не знаю. Но делаю три шага. Мокрая трава в палисаднике хлещет по плащу, бронзовое тяжелое кольцо уверенно ложится в руку. И я стучу в дверь. Открывают мне не сразу. А когда открывают… Здоровенный мужик стоит на пороге. Он пьян от собственной безнаказанности, от злой силы, от удовлетворенной ярости… на меня словно волна накатывает. Как сегодня, на берегу. Я вижу все в его разуме. Богатая семья, жена – из семьи бедной, выдали замуж, чтобы с голоду вовсе не помереть, год все было хорошо, как затяжелела, так мужик сына ждал, продолжателя. А получил девку. Как тут жену не поучить? Да и непослушлива она, не услужлива, сапог не снимет, ноги мужу не вымоет, а он ведь благодетель, он ее из нищеты, почитай, с помойки вытащил… Ну и учить стал. То кулаками, то плеткой, а как девчонка второго ребенка скинула, так и, считай, каждый день. Мысль, что это по его вине произошло, не приходила в дурную голову. Даже в гости. А сейчас-то и вовсе распоясался, подонок. Дите, оно ведь лезет везде, не понимая. Вот и скинула малышка вазу, доброй тещей подаренную. Папаша за ремень, жена его за руки хватать, вот и получила. И за дочь, и за себя… Получила бы полной мерой, но тут я постучала. – Тебе чего надо, девка? Я улыбаюсь. И знаю, что сейчас из моих глаз смотрит смерть. – Ничего. Уже – ничего. Я не отнимаю у него жизнь. Это слишком легко, выжечь разум, убить… Вместо этого я вытаскиваю из его разума самое худшее детское воспоминание. Все негодяи когда-то были маленькими, все… и этот – тоже. Когда-то он мучил щенка. Мальчишки поймали его за этим делом и сильно поколотили. Так, что он кровавые сопли месяц размазывал. Жаль, урок пошел не впрок. Сейчас я верну ему эту боль. Эту беспомощность, это отчаяние жертвы… В пальцах рассыпается пеплом небольшой аметист. Надолго ли хватит воздействия? На месяц. Если он за это время сойдет с ума, пусть так и остается. А если нет… чтобы снять мое заклинание, он должен осознать лишь одно: другим тоже больно. А когда понимаешь, что все живые, что другим людям так же больно, как и тебе… нет, ты уже не причинишь вреда. Ты не сможешь никого обидеть. Тебе тоже будет плохо от причиненной боли. – Стин? Голос раздается за спиной бородача. Я резко опускаю капюшон так, что на виду остаются лишь губы. Из комнаты появляется молодая женщина… почти девчонка. – Все в порядке, – тихо шепчу я ей. – Он тебя больше не обидит… – Ты?.. Я знаю, что она хочет спросить, но смысла разговаривать и уговаривать не вижу. – Он больше тебя не обидит. Я поворачиваюсь и ухожу, не слушая ни слов, ни вопросов. К чему? Меня еще в порту ждут. А это… это так, побочно. Я просто не смогла пройти мимо отчаяния женщины. Уж очень ей было плохо и больно. И не за себя она боялась, за ребенка. Она понимала, что рано или поздно… чем кончаются такие семейные разборки? Смертью. Она бы умерла, а ребенок… она не за себя боялась, за дочь. Может, в другое время я и прошла бы мимо. Но сегодня… Родители волнуются за детей, это верно. Родители, а вы никогда не задумывались, как за вас волнуются дети? Я волнуюсь. И тяжко, тоскливо бьется сердце. Мама, папа, где вы? Что с вами? Одно я знаю точно. Если кто-то посмел причинить вам вред… Сегодня ночью несколькими мертвецами станет больше, это уж точно. Чего нет у магов разума – так это почтения к человеческой жизни. Наверное, потому, что они слишком много видят человеческой грязи. * * * Порт – это место, где ни на секунду не затихает коловращение жизни. Прибывают и убывают корабли, идет разгрузка, препираются с чиновниками купцы. И ночь – совершенно не повод что-то останавливать. Грузы бывают разные, в том числе и скоропортящиеся, и чем раньше они попадут в город, к заказчикам, тем меньше будет убытка, тем больше прибыль. Вот и работает все круглосуточно. И светло в порту, как днем. Факелы, костры, масляные светильники… Я не прячусь, я просто иду по своим делам. Ищу то, что мне нужно, – самое обычное дело в порту. А что капюшон низко накинут… Так ведь всякое бывает в жизни – и благородные дамы к капитанам бегают. Или не очень благородные, но совершенно не желающие известности. Все ж понятно, девчонка идет к любовнику. Я не собираюсь никого разочаровывать, мне надо туда, где на воде покачиваются лодочки. Привезти, увезти, заработок неплохой, а главное, язык за зубами эти люди держать умеют. Специфика работы такая. Не промолчишь – кто ж из клиентов к тебе сядет? Если все тут же про его дела узнают? Сама я век бы об этом не задумалась, помогли знания, которые я извлекала все путешествие из памяти моряков. Выбираю лодку тоже не наугад, сканирую мысли на самом примитивном уровне. Который не требует даже затрат сил. Просто смотрю… Ага, вот этот неболтлив. А уж если ему немного плату увеличить… детей много, жена опять на сносях. Наклоняюсь к лодке. – К «Буревестнику» отвезешь? – Серебрушка, госпожа. – А что так дорого? – возмущаюсь напоказ, капризно, хотя знаю, что это еще по-божески. – Так ведь вас и подождать надо будет, разве нет? А скольких я клиентов упущу за это время? Кривлю губы. – Ладно… поплыли. И сажусь на корму. Когда мы отплываем, делаю знак остановиться. В ладонь парня перекочевывают две серебряные монеты. – Задаток. Еще столько же получишь, если сначала подождешь, а потом скажешь, что прикажу. – Что скажу, госпожа?