В эту ночь султан держал совет с приближенными. Мехмед был неглуп, просто его не столько интересовали государственные дела, сколько охота, гарем, развлечения… он был еще молод — этот тридцатилетний Авджи, то есть охотник. Он воевал потому, что ему так подсказал великий визирь… а сейчас визиря не было. Хотя рядом были и другие из старинного рода Кепрюлю. Шел с войском Мерзифонлу Кара Мустафа паша. И именно на него обратил свой взор султан. — Что скажете, правоверные? Визирь и военачальники переглянулись. Ну что тут скажешь? — Повелитель, подлые ляхи предприняли бесчестное нападение. Они атаковали нас на переправе, они обманом заманили моего брата в Жванец — и взорвали его, а потом напали на наше войско… Султан молчал, но молчание это было опасным, пахнущим ядом и плахой. Наконец он разомкнул губы. — Каковы наши потери? — Около двух тысяч человек. — Лжешь, собака! Селим Гирей сверкнул глазами, едва удерживаясь, чтобы не схватиться за плеть. Мехмед поднял руку, заставляя союзника замолчать. — Две тысячи человек? — Н — наших янычар. — И столько же татар! Моих татар! И это только в Жванецкой крепости! — Селим Гирей не просто выглядел разъяренным, он и был таким. Именно по татарам пришлись удары Володыевского, а учитывая, что их было в два раза меньше турок, всего сорок тысяч — потеря пятой части войска серьезно ударит по его авторитету. И это ведь — война еще не началась! Только две первые стычки! Они шли на слабую, разоренную войной страну — и не рассчитывали на такие потери. Еще пять тысяч — и его свои удавят. Дорошенко промолчал, хотя и его потери составили человек пятьсот, не меньше. Но ему ли было открывать рот на военном совете султана? Перебежчиков нигде не любят, хоть и пользуются. — Почему так произошло? Выслушав подробные ответы, султан нахмурился. Он рассчитывал — да и Фазыл Ахмед говорил, что в этом районе у поляков не будет армии, что защищать особенно ляхов некому, что они боятся, как бы им русские в спину не ударили… Ага, страх виден… Либо нашелся кто‑то, кто пришел сюда, либо… Неслышной тенью скользнул в шатер слуга, склонился к уху Селим Гирея, шепнул пару слов… — Мои люди задержали перебежчика, — татарин чуть успокоился. — Говорят, специально к нам шел… — Привести. Султан раздумывал недолго. Поворачивать назад? Не выход. Нет, он может, но смеяться над ним будут… пошел за шерстью, а вернулся стриженным. Да и янычары не потерпят… им нужна хотя бы одна убедительная победа. И вот, стоит посреди шатра невысокий сутуловатый человечек, смотрит в пол, мямлит, а глаза у собравшихся все больше светлеют. Да, пара тысяч человек есть. Ополчение собрали, Собесский пришел с тысячей, но там конники — этим Володыевский и воспользовался. А так пушек почти нет, припасов тоже, осаду Каменец не выдержит точно… А он? А какой человеку резон оставаться там, где прокатятся копыта победоносной турецкой армии? Ему еще жить охота. А коли господа его хоть монеткой облагодетельствуют… Господа облагодетельствовали. Чего они не знали — так это того, что мужчина останется в обозе, болтая о чем‑то с кашеварами… Таких перебежчиков было двенадцать человек. Они шли на риск вполне осознанно и добровольно, зная, что их могут убить в любой момент — и смерть может оказаться напрасной. Но выбора не было. Турки должны были получить ложную информацию о количестве польских войск. А уж о подмоге и вовсе никто не знал, кроме Собесского, который получил письмо с голубем. И откровенно этому обрадовался. Двадцать тысяч — все лучше, чем его десять — и те неполные. А уж слава… Потом, после победы, когда выживем, распределим, кому пироги, а кому тумаки. Но для начала надо выжить. Пусть они выбили уже несколько тысяч врагов — их же больше ста тысяч! Ста тысяч… На каждого — по пять человек. А еще пушки, мушкеты… Шансы выжить — минимальны. Но не сдаваться же врагу еще до боя? Ян вздохнул и отправился радовать Ежи Володыевского. Уж кто‑кто, а он имеет право знать, тем паче, что мужчина умный, толковый и вояка отменный. Он, Володыевский и Лянцкоронский — вот и все командиры. И каждый знает все планы — так, на всякий случай, мало ли кого убьют? Каменец должен выстоять до прихода подмоги. * * * Как же хороша ночь в поле. Поблескивают в небе звезды, ласково перебирает волосы теплый ветерок, шелестит трава и дурманно пахнут смятые ее стебли. Единственная беда — тишину услышать так и не удается. Десятитысячное войско — оно шумит вне зависимости от желания. Люди, лошади, телеги… И вся эта толпа устраивается на ночлег, где‑то разговаривают, где‑то играют в кости, где‑то смеется обозная девка, из тех, что обязательно следуют за любой армией в надежде набить карманы… но это мирный шум. Ни криков, ни ругани — бывает, что кто‑то не сдержится, но буяна мигом успокаивают друзья. Тем паче, что ничего хмельного царевич не разрешил. Еще в начала похода сказал, что пороть будет нещадно — и слово свое сдержал. Так что ежели кто флягу с вином и припрятал, то отпивали по чуть — чуть, стараясь, чтобы видно не было. Царевича в армии уже зауважали. А то нет? Хоть и молод, а идет вместе со всеми, для себя ничего не требует, в дела армейские вникать не ленится, опять же, снабженцы не решались все подряд воровать, видя, что царевич и по лагерю пройти не брезгует, и из солдатского котла ложку каши зачерпнуть — попробовать, чем кого кормят. Троих повесили, потом откуда‑то мигом деньги появились и гнильем кормить солдат перестали. Жить — от всем хочется. Государь царевич удобно устроился лежа на пузе у костра и глядя на пламя. Ему никто не мешал, пока вдалеке не послышался топот, а там из полумрака появился и Григорий Иванович Косагов. Он и Анфим Севастьянович Хитрово официально считались при царевиче воеводами. — Государь царевич, там гонец от Собесского. — К кому? — К государю Михайле… Алексей кивнул. — Ну, проводи его сюда ненадолго, поговорить хочу… Иван Морозов, устроившийся с другой стороны костра, взглянул на друга. — Расспросить, как там? — Нам еще дней десять, кабы не больше идти… хочу знать из первых рук, что мы там застанем. — Турок под стенами, турок в поле… — Лишь бы не турок на стенах Каменца. — Сам знаешь, укрепления там хорошие… — К укреплениям люди нужны, пушки, порох… Вот последнее Алексей Михайлович не чинясь, выкупал в тех городах, мимо которых они проходили. Задерживаться не желал, а деньги были. За пару изумрудов ему любой градоправитель не то, что пару пушек — свою жену готов был продать. У Алексея Михайловича было королевское письмо, которое разрешало ему реквизировать все, что надобно для победы — заплатим потом, когда турок выкинем, Михайло справедливо рассудил, что семь бед один ответ, да и вообще — кто судит победителей? Коли наша возьмет, потом и разберемся, и заплатим. А коли победят супостаты — все одно платить не придется, выжить — и то вряд ли удастся. Но Алексей старался не злоупотреблять. — У нас все это есть… — Продержатся ли… опять же, письмо Михайле отписать. — Да уж. Кто бы сказал еще лет десять назад, что будем ляхов выручать из беды… — Софья. Она и не такое могла бы сказать. Иван Морозов благоразумно промолчал. И правильно сделал, потому что через пару минут в круге колеблющегося света от костра, оказался высокий молодой мужчина. — Государь! Десятник Станислав Лаской, послан паном Собесским к его величеству… — Это понятно. Передохни пару минут, коня, опять же, смени — и вперед. Да и мне пока расскажи, что под стенками Каменца творится? — Пока еще не подошли басурмане.